Владимир Одоевский - Интегральное скерцо Страница 2

— Мистерия из Элхе, — вздохнул он облегченно.

— Рад, что ты узнал произведение и место, где оно исполнялось, — сказал Луис, когда музыка отзвучала и в комнате стало удивительно тихо.

— Разумеется, это церковь в Элхе, помещение с прекрасной акустикой, где ясно слышны все слова песнопения. Поэтому-то я и решил испытать аппарат именно там. В Элхе я участвовал в хоре на пасхальном богослужении. На репетициях мне удалось спрятать записывающий аппарат под кафедрой.

Только, сейчас Педро пришел в себя.

— Открой же мне наконец, что это за чудесный аппарат, который может вобрать в себя и вновь издать звук лютни и человеческого пения?

— Это мое аутосонидо, — улыбнулся Агиляр, — плод давней мечты, долгих размышлений, попыток и трехлетнего упорного, неустанного труда. Погляди! — Луис развернул на столе чертежи и рисунки. — Вот механизм, который передает звук спиральным углублениям на вращающейся пластинке, покрытой особой древесной смолой… Вначале я крутил их вручную, но, когда дон Эстебан привез мне из Германии “el huevo de Norimberk”,[3] карманные часы магистра Петра Геле, я использовал их скрученную стальную упругую пружинку как источник равномерного движения… видишь, заводится вот здесь этим ключом!

Педро с жадностью просматривал чертежи.

— Да, конечно… хитроумно… и при этом удивительно просто, воронка заканчивается пленкой с острым кончиком… Скажи на милость, как ты до этого додумался? Я имею в виду принцип устройства, понимаешь?

Агиляр вытащил откуда-то запыленную бутылку манзанильи.

— Это длинная история, — сказал он, когда друзья пригубили доброе вино из Санлакура, — она началась еще во времена моего ученичества в Альмерии. Однажды в саду дона Лопеса я увидел стройную девушку, которая рвала цветы такими изящными движениями, что я глаз от нее не мог отвести. Вскоре она скрылась в лавровой беседке. На следующий день я увидел ее прелестное лицо у фонтана. Я ходил там с лютней, играл и пел. Она остановилась поодаль, печально мне улыбнулась и поспешно ушла. Я не решился следовать за ней. Но как-то я застал ее врасплох, когда она перевязывала букеты. Я заговорил с ней, но она даже не подняла на меня глаз и, лишь когда моя тень легла на песок перед ней, испугалась и вскочила. Я извинился за свое вторжение, она пристально посмотрела на мои губы, задрожала, глаза ее увлажнились.

И тогда я понял, что она глухая. Меня захлестнула волна мучительного и одновременно нежного чувства. Я подошел к ней поближе, наклонился к ее устам — она инстинктивно закрыла их вуалью — и прошептал в ароматную гладкую кисею два слова… и в ответ именно эти слова отчетливо слетели с ее уст. “Любовь моя!” Она любила меня, как и я ее, что еще она могла сказать? Разве близкие существа не высказывают подчас мысли одними и теми же словами, в одно и то же время?

Уже тогда мне показалось, что вуаль, спущенная на уста девушки, уловила мое признание, словно звук моего голоса застрял в ней и снова ожил.

Много воды утекло с тех пор. Сейчас у нас тысяча пятьсот тридцатый год, а то было почти двадцать лет назад. И давняя-давняя мысль не давала мне покоя. Разумеется, путь от вуали к пленке был трудным и долгим. А все прочее…

Луис опорожнил бокал и поставил его на стол. За окном звенели цикады. Педро все еще изучал чертежи.

— Это великое дело, Луис, — медленно произнес он. — Даже представить себе не могу всего величия твоего изобретения. Неподражаемое исполнение инструментальных и вокальных произведений не исчезнет бесследно, когда кончат дни свои те, кто услаждал ими слух своих современников. Подумай только… — Педро вскочил и начал расхаживать по комнате, — если бы наши предки знали нечто подобное в те времена, когда жил Хуан Руис, мы еще сегодня могли бы восхищаться его легендарной игрой на виоле! И не только музыка! — Педро остановился у камина. — Слово тоже переживет века, слышишь, Луис? — обратился он к Агиляру, который возился у аппарата: поставил гладкий диск, повернул воронку в сторону говорящего и нажал на рычажок.

— …мысль, высказанная вслух, действеннее мертвого письма. Ты понимаешь, какое это будет оружие в борьбе с предрассудками, суевериями и невежеством, легче будет победить косность и мракобесие…

Громкий стук в дверь прервал рассуждения Педро. Агиляр удивленно посмотрел на друга. Вновь раздался стук, и чей-то голос произнес:

— Именем Высшего совета инквизиции, откройте!

Луис схватил Педро за руку.

— Беги! Сюда! Из окна прыгнешь на балкон, оттуда по крыше спустишься в винный погребок Мануэля, а там уже легко найдешь дорогу. А это, — он сунул Педро чертежи аппарата, — на всякий случай возьми с собой, я приду за ними. Поспеши!

Было самое время. Дверь затрещала под градом ударов. Педро вскочил на подоконник и исчез во тьме. В ту же минуту, сломав замок, в комнату ворвался алгвасил с пятью вооруженными стражниками. Они набросились на Агиляра, после короткой борьбы связали его и увели.

В сгустившейся тьме из-за перевернутого стола в углу голос Педро шептал: мракобесие… мракобесие… мракобесие… мракобесие… мракобесие…

Желтоватый свет восковых свечей тщетно боролся с темнотой, рисуя резкие тени на бледных лицах мужчин и скользя по красному бархату знамени с вышитыми на нем оливковой ветвью, крестом и обнаженным мечом. Голос секретаря то поднимался, то угасал, подобно пламени свечей в серебряных канделябрах. Луис уже давно перестал слушать, и до него доходили лишь несвязные обрывки фраз:

“…говорили с кем-то, кто не входил и не выходил… слышали пение хора, доносившееся по ночам из его комнаты… общался с демонами… одержим бесами…”

Обвинение было оглашено. Человек с лицом аскета, в лиловом облачении с белым восьмиконечным крестом подал знак Агиляру.

— Я простой музыкант и механик, — начал Луис. — За мной никакой вины нет. Обвинения не признаю. Мне было жаль, что искусство наших великих мастеров умрет вместе с ними. Я попытался спасти его и изобрел аппарат, который сохранит музыку, пение и голос для потомков. Не я первый пытаюсь сделать это. С давних пор люди стремились создавать механизмы, подражающие голосам птиц и человеческой речи. Двести пятьдесят лет назад английский монах Роджер Бэкон из Ильчестера смастерил говорящего карлика; знаменитый учитель Фомы Аквинского, регенсбургский епископ Альберт Великий водил своих гостей в уединенную мастерскую доминиканского монастыря, где скрытая за драпировкой искусственная женщина приветствовала входящих на латинском языке; воспитанник орилльякской школы Герберт, будущий папа Сильвестр Второй, пятьсот лет назад сделал искусственного человека, который пел и отвечал на вопросы…