Евгений Белоглазов - Нуменал Анцельсы Страница 2

Шелковистая ткань плотно облегла тело. Выждав некоторое время с тем, чтобы рецепторы оболочки вошли в контакт с биополем, он обратился к инструкции. На изучение предлагаемых моделей наверное ушло бы много времени. Не мудрствуя и не утруждая себя заботой о безопасности, он остановил выбор на привычной униформе: рубашка защитного цвета с короткими рукавами, в тон ей брюки и ботинки на эластичной подошве. От привычного вкуса регенерированной воды и лиофилизированных концентратов сознание несколько прояснилось, хотя мозг по-прежнему был пуст, а душевное состояние оставляло желать лучшего. Но если не перебороть сплин — быть беде. Сенсорно-структурный голод и энергетическая интоксикация — злейшие враги тех, кто помимо воли попадает в тенета вынужденной изоляции. С одной стороны — недостаток внешних раздражителей. С другой — переизбыток производимой геномом энергии и невозможность ее осмысленной утилизации. В таких условиях ум засыхает. Истаивает наполнение жизни. Кризис перерастает в болезнь… Пассивное отрешение… Суицид?!

2

Управление астрополем, поддержание микроклимата, расчет динамики и геометрии полета, контроль за работой средств коммуникаций и противометеоритной защиты, развертку деконтаминационных матриц и еще многое другое осуществлял микроартиратор класса миарт, относящийся к числу наиболее совершенных видов искусственного интеллекта. Такого класса исинт был создан, когда появилась возможность моделировать разум не только на механическом или биоэлектрическом уровнях, но и на атомно-молекулярной основе, причем не из каких-то особых, а из любых подручных веществ и материалов. Транспорт-системы, стеллеры и аллоскафы оснащались более мощными модификациями — артинаторами. Исинт планетарного уровня воплощался в ультиматорах. Предполагалось создать исинт космического масштаба. Но, поскольку люди еще не сумели подняться над собой, объединить неизменно тяготеющий к сепаратизму космоцив в одно целое пока не удавалось.

Рефусы — регистраторы функционального соответствия — реагировали на малейшие изменения внешней и внутренней среды. Миарт, а по сути дела метадуша астрополя, одновременно присутствовал в каждом его элементе, и мог в любой момент воспроизвести сколь угодно великую или малую часть накопленной за тысячелетия информатеки. Все процессы на астрополе — автоматизированы. Вместе с тем, панель ручного управления была открыта, и это обстоятельство хотя и сводило на «нет» возможность контроля над событиями, все-таки давало возможность визуально оценивать их.

В левом секторе приборного многорядья налился зеленью глазок индикатора (миарт извещал об очередном включении аппаратуры астронавигационного комплекса). Рядом с ним высветилась миниатюрная голограмма галактики. Две контрастные насечки на ее смежных мостах соединялись пунктиром. Рядом с одной пульсировала точка, определяющая пространственное положение астрополя и его расстояние от Солнца и Даира. Наплыв электромагнитной волны известил о свершившемся действии: инфорт-транслятор отправил в невообразимую даль десятисекундный сигнал о состоянии дел на борту и в окрестностях уже ощутимо гравитирующей звезды. Шлейсер мысленно проследил его путь: минута до границы трансфикции[4], в целях безопасности отдаленная от планеты на значительное расстояние; инфортация луча и практически мгновенная его регистрация гелиоорбитальными станциями. И так — каждые восемь часов. Наверное, пока он вот так размышляет, на Земле уже успели расшифровать последнее сообщение, и теперь с интересом рассматривают его, Шлейсера, бывшего флаг-кампиора «Ясона», изучают состояние бортовой аппаратуры, прокручивают в обратном порядке происходящие здесь события. А может, и мысли читают. Откуда ему знать…

Включились тормозные двигатели. Миарт приступил к корректировке траектории полета. Тело обрело вес. В свое время Шлейсеру довелось иметь дело с разными типами космоносителей. Все они имели свои достоинства и недостатки. Но ничего более отвратительного, чем астрополь, встречать ему не приходилось. Главный движитель, удаленный от капсулы на расстояние световой секунды и соединенный с нею силовым якорем, в завершающей фазе полета бездействовал, а если и активировался, то лишь в случае появления на курсе крупных метеороидов или силовых капканов. В отличие от гигантских ускорителей межзвездных леантофор, его мощности хватало только для разгона до сотой доли «с». Тем не менее, ЕМ-реактор был способен испепелить все живое в радиусе тысячи километров. Ни одно природное вещество не выдерживало температурного удара вблизи фотонного разряда. Именно по этой причине «камера сгорания» находилась так далеко за кормой. Примерно на половине расстояния между ней и обитаемым модулем располагалось гиперболическое зеркало, поверхность которого имела идеальную отражательную способность. По магнитным энергопроводам из накопителя вакуум-конденсата в амальгаматор поступали «плюс» и «минус» EМ-компоненты. Для того, чтобы реакция шла с максимальным эффектом, реагенты перед смешением обращались в ультраплазму. Сгорание компонентов происходило в фокусе зеркала. В переплетении субатомных струй рождались потоки квантов. Фотоны создавали тягу, сила которой зависела от плотности светового потока. В качестве материала зеркала использовалось, как единственно возможное, облако электронов, находящихся в «тау»- состоянии.

Вообще-то, так уже давно не летали, а если и летали, то лишь на второстепенных, не представляющих особого интереса трассах. Фотонный принцип ускорения исчерпал себя прежде, чем успел по-настоящему родиться. Громоздкость конструкций и связанные с этим неудобства в обслуживании, низкий коэффициент грузоподъемности при высоких энергозатратах, крайне сложный процесс производства «топлива», высокий антиреактивный момент, да и не только это, выливались разработчикам фотонных программ в астрономические суммы и не приносили прибыли.

Вызванный деконтаминацией цитостресс, хотя и ослабленный тилерафосом, продолжал переотслаиваться в рецепторах нервных окончаний. Болело все, что только могло болеть: от темени до пят. Подобным образом заново формирующееся биоморфогегетическое поле, хранящее пространственную память живого, налаживало взаимосвязи клеточных полей, восстанавливая в деталях ранее деструктурированный генотип. В довершение ко всему, сказывалось влияние апоптоза, вследствие чего в подсознании засел страх перед смертью, вызывающий в эмоциональной памяти не поддающиеся осознанному контролю реакции. Он терпел, спал урывками, и еще не до конца воспринимал себя как личность, хотя за время работы в косморазведке — а это немалый срок — ритм сна и бодрствования давно уже не имел ничего общего с лунным и земным ритмами. Даже клаустрофобия — муки заживо погребенных в развалах космоса — сломившая психику не одного аллонавта, не оказывала на него заметного действия. Лишь воспоминание о контаминации, а точнее осознание неизбежности периодического повторения связанных с ней мучений вызывало откровенную жуть. Это вроде бы как вырвать больной зуб, но вместо облегчения терзаться мыслью, что завтра подобное может повториться. И обязательно повторится… Правда, вакханалию взбесившихся хромосом оправдывало одно немаловажное обстоятельство, ради которого стоило терпеть муки ада. Под воздействием микрофлуктационных полей происходила полная стерилизация и омоложение телепортируемой, а иначе сказать, инфортируемой биосистемы. Новый биотоп, воссоздаваемый на основе бесхромосомных разломов наследственной программы, был уже избавлен от накапливающихся с возрастом солей, шлаков, канцерогенов, ядовитых соединений, вирусов и всякого рода внутриклеточных дефектов, исключая разве что врожденные. А способность противостоять внешней среде на первых порах поддерживалась инъекциями, содержащими укрепляющие иммуносистему ингредиенты. В принципе, через трое земных суток, отведенных на рекреацию, организм восстанавливался и обретал былую жизнеспособность.