Сергей Подгорный - Расследование Страница 2

- Я понимаю, что именно вас интересует, - сказал он наконец. - Это первое, что приходит в голову: сдали нервы. К сожалению, по этому поводу не могу вспомнить ничего подходящего. Он был на редкость уравновешенным парнем. Чемпионом училища по настольному теннису и шашкам. Правда, после училища мы не встречались и прошло столько лет...

- Вот именно, прошло очень много лет, поэтому я хотел бы, чтобы вы вспомнили даже то, чему тогда не придавали большого значения.

- Постараюсь, - задумчиво и ровно произнес МАК.

Я представил, как он сейчас там, за невообразимостью световых лет, сидит в кресле пилота, вспоминает Четыреста пятьдесят третьего и параллельно думает о том, что вот он и остался один из всего тогдашнего выпуска; астронавты ведь играют не только с расстояниями, одиночеством. Вселенной, но и - временем. Для него околосветовые скорости и тоннельные переходы растянули время несколько дольше, чем для других, и Вселенная оказалась помилостивее. И только поэтому он сейчас сидит неподвижно в кресле перед пультом управления и вспоминает о последнем друге своей юности.

- Я припоминаю еще вот что, - сказал командир звездолета "Луч", - но вряд ли вас заинтересуют такие мелочи, то есть вряд ли они смогут вам помочь.

- Я вас внимательно слушаю.

- Он был неравнодушен к политике. Я хочу сказать, что его серьезно тревожила ситуация, сложившаяся в то время на Земле. Тогда и в самом деле могло показаться, что дело может кончиться мировой катастрофой. Он, пожалуй, слишком болезненно воспринимал все это и, пожалуй, был даже склонен думать, что это естественный конец всех цивилизаций.

И еще, но это уже вовсе для вас пустяк. Нечто из области хобби. Он порой писал небольшие рассказы. Иногда их показывал.

- Давал прослушать?

- Нет. В этих случаях он не пользовался диктофоном. Я же говорю: это нечто из области хобби. Он обязательно записывал их на листах бумаги. Я думаю, уже само это доставляло ему своеобразное удовольствие...

- Мне больше нечего вам сообщить, - после паузы добавил МАК.

Я поблагодарил его от себя и от имени Центра по исследованию космического пространства.

В каюте Четыреста пятьдесят третьего был все тот же характерный для астронавтов педантичный порядок, что и на всем корабле. Его личные вещи в специально предназначенном для них магнитном шкафу были уложены с тщательностью. Я без труда нашел несколько исписанных листков бумаги, придавленных к полке тонкой магнитной пластинкой. Это был один из тех рассказов, о которых только что говорил командир "Луча-8". Он назывался "Возвращение". Я приведу его полностью.

"Этот дом пострадал лишь от времени: когда-то окрашенное в голубой цвет, кровельное железо стало рыжим и местами проржавело, облупилась краска на оконных рамах и входной двери - у них был какой-то ненадежный, трухлявый вид; стены, сложенные из желтого кирпича, посерели.

Он немного постоял в оцепенении, потом толкнул рукой трухлявую калитку. Калитка сорвалась с проржавевших петель и медленно повалилась, сдерживаемая упругими травами.

МАК наступил на калитку; доски рассыпались прахом. Он двинулся к щербатому бетонному крыльцу, путаясь в травах ногами. Он зачем-то сосчитал ступеньки: их было четыре. Взялся за ручку двери и осторожно открыл дверь. Конечно, она не была заперта.

После яркого солнца и буйства зелени ему показалось, что он шагнул в склеп. МАК опасливо шел по ненадежному полу, вдыхая запахи пыли и плесени. В коридор выходили две двери. Обе они были раскрыты.

Он мельком, и как на что-то само собой разумеющееся, взглянул на истлевшие занавеси с поблекшими красками, затем заглянул в первую дверь.

Там была кухня. На пыльных полках стояла пыльная посуда. Она стояла на пыльном столе и на пыльной газовой плите. Такое впечатление, что _перед тем_ здесь готовили много пищи.

Он заглянул во вторую дверь и убедился, что не ошибся: там стоял стол, когда-то сервированный на восемь персон. Это была гостиная.

"Странная планировка", - зачем-то подумал МАК.

Гостиная была просторней. Сквозь зелень перед окнами и ветхие занавеси проникало мало света. Здесь сильнее, чем в кухне и коридоре, пахло прелью.

МАК подошел к окну и коснулся занавеси. Она осыпалась трухой, давая дорогу солнцу. И тут МАК разглядел то, что стояло в углу: это была давно осыпавшаяся, вся в толстом слое пушистой пыли елка. Новогодняя елка. МАК подул на самый большой шар и отпрянул, сморщившись от пыли. Шар слабо заблестел. Тогда, сам не зная зачем, МАК достал из кармана комбинезона чистый платок и стал с осторожностью, держа их на весу, вытирать елочные игрушки. Одна за другой они становились блестящими после его бережных рук, но этот блеск вдруг показался ему страшным; он попятился от скелета елки и пятился, пока не ударился спиною о стену. Тогда, чувствуя все усиливающийся, не контролируемый разумом ужас, он бросился вон из этой комнаты, дома, поселка к солнцу, деревьям и травам. Он упал в коридоре провалилась трухлявая доска пола - и вскрикнул. Он вскочил так быстро, словно от этого зависела его жизнь, и вновь побежал. Он оглядывался на бегу, хотя его некому было преследовать. Он слышал свое резкое дыхание и громкий стук сердца. Он бежал все расстояние до планетолета и немного успокоился только за его бронированными стенками. Но и там он не мог избавиться от страха: страха всего и неуверенности во всем, вселившемся в него в мертвых городах предыдущих дней и в этом сегодняшнем поселке. Он думал, что скоро и они превратятся в прах, как давно превратились жившие в них люди, как высохло вино в открытых бутылках за сервированными столами.

На секунду он пожалел, что ни в одном из домов не смахнул пыль с календаря, чтобы узнать, когда это случилось. Потом съежился в кресле, чувствуя ни с чем не сравнимое одиночество. Не сравнимое даже с одиночеством полетов к звездам..."

Я отложил последний исписанный листок в сторону. Мне все было ясно. Оставалось только запросить у ЦИКП расшифрованные уже записи показаний приборов "Вольта-20" и анализ крови МАКа 453А.

Ждать пришлось недолго. Через полчаса, все там же, в рубке связи, я записывал на диктофон отчет. Привожу его с сокращениями:

"...В МАКе жил тщательно скрываемый страх того, что неустойчивое военное равновесие, которое сложилось в мире к моменту его старта, закончится мировой катастрофой, самоуничтожением цивилизации.

В этом нет ничего исключительного: тогда, 150 лет назад, так казалось не только ему.

Через 387 дней после начала полета, когда он оказался вне зоны действия еще недостаточно мощных радиопередатчиков Центра и прекратилось поступление информации с Земли, этот его страх стал принимать все более навязчивые формы, доходящие порой, очевидно, до кошмаров. Нет сомнения в том, что МАК стал невольно, но все настойчивее предпринимать попытки найти неопровержимые теоретические обоснования для своего страха, то есть разрабатывать очередную теорию о том, что цивилизация обязательно погибнет, достигнув определенного уровня научного, технического и технологического развития.