Уильям Тенн - Мост Бетельгейзе Страница 2

— «Слизняки с комплексом полноценности»... А может, просто «Мерзкие слизни». Какая удача, что они приземлились на нашей территории, да еще так близко к Капитолию! Но через денек-другой придется все же известить глав прочих государств. Тогда вся карусель и завертится. Информацию под спудом не удержать. Мы хотели бы избежать наплыва демонстрантов, помешанных на разного рода предрассудках, ксенофобии, идеях планетарной изоляции и прочих формах желтой истерии. Мы боимся, как бы пришельцы не вывезли от нас одни только воспоминания о безумных воплях фанатиков и надписях вроде: «Убирайтесь откуда взялись, извняки поганые!» Мы хотим произвести на них впечатление дружественной разумной расы, с которой можно сотрудничать и впредь. А также следует считаться.

Я кивнул:

— Понимаю. Чтобы они основали у нас торговые представительства вместо введения оккупационных гарнизонов. Но что конкретно мог бы сделать я во всей этой петрушке-заварушке?

Профессор ткнул пальцем мне в грудь:

— Ты, Дик, наладишь нам связь с общественностью. Ты продашь чужаков американскому народу, Дик, и по весьма приличной цене!

Подкисший чиновный тип, упорствуя в надежде хоть как-то привлечь мое внимание, уныло переминался с ноги на ногу. Я признал его наконец. Это был государственный секретарь собственной персоной.

— Надеюсь, вас не затруднит проследовать за мной? — проблеял он нерешительно. — Хотелось бы представить вас нашим выдающимся гостям.

Меня это отнюдь не затруднило, и вскоре, процокав каблуками по гулкому пандусу, мы с ним предстали перед брюхоногой парочкой.

— Э-э... хм-м... гм! — деликатно кашлянул госсекретарь.

Ближний слизень тут же обратил к нам одно из своих глазастых щупалец. Тронув другим приятеля, он почтительно склонил перед нами студенистую макушку и оторвал влажный край от металлической основы. Трубный глас, донесшийся снизу, был донельзя напитан елеем:

— Можем ли мы верить подобному счастью, досточтимый сэр! Не обманывают ли нас глаза? Вы соблаговолили вновь опуститься до наших ничтожных персон!

Меня представили; существо незамедлительно поднесло оба глаза поближе, а местом, где у него вроде бы должен находиться подбородок, подкатилось к моим ногам, облепив на мгновение туфли. Затем зычно возвестило:

— Какая же великая и ничем незаслуженная честь выпала нам, недостойным! Вы согласились служить поводырем двум убогим космическим странникам, двум жалким слепцам — в мире чудес, сотворенных вашей высокородной расой. Ваша милость и ваша снисходительность, обожаемый сэр, поистине не ведают границ!

Опешив от подобной тирады, я сумел выдавить из себя лишь: «Весьма рад!» и «Как поживаете?» — и неуверенно протянул пятерню. В нее тут же плюхнулось одно из глазных яблок, другим слизень провел по тыльной стороне моей ладони. Он не сжимал и не тряс руку — просто слегка ее коснулся и сразу же отвел щупальца. Я с трудом подавил вполне естественный импульс вытереть о штаны ладонь и не слишком уверенно пообещал:

— Сделаю все, что только в человеческих силах. Нельзя ли для начала узнать, являетесь ли вы как бы... полномочными послами своего народа? Или же обычные пионеры-исследователи?

— В безмерном ничтожестве своем мы не удостоены никаких звучных титулов, обожаемый сэр, — последовал витиеватый ответ. — В то же время мы вроде бы как и то и другое разом. Всякий, вступающий в сношения, в определенном смысле посол своего народа; всякий, взыскующий истинного знания, в некотором роде исследователь.

В памяти всплыл бородатый анекдот, соль которого заключалась во фразе: «Задай дурацкий вопрос — получишь столь же дурацкий ответ» — и я с ходу переключился на тему питания: чем предстоит угощать наших драгоценных гостей?

Второй пришелец скользнул поближе и скорбно покачал хоботком перед моим лицом:

— Мы будем крайне признательны за самые мизерные дары от ваших несравненных щедрот, — смиренно пробасил он. — Мы в невероятном восхищении от чистоты ваших помыслов и благородства намерений, но никому не хотели бы причинять лишних хлопот. Предел наших убогих мечтаний — не вызвать бы только отвращения у вашей заслуживающей неуемных восторгов расы своими недостойными функциями.

— Что ж, держитесь такой линии, и у нас не будет никаких затруднений, — заметил я, подводя самый первый итог.

Работа с ними была одним сплошным удовольствием. Никаких тебе капризов, никаких мигреней, никакого высокомерия. В столбняк перед камерами пришельцы не впадали, юпитеры крутить туда-сюда не требовали. Нужда в сочинении трогательных биографических апокрифов о трудном детстве в монастырском приюте, как для большинства иных моих клиентов, тоже не возникала.

С другой же стороны, общаться с гостями было не столь уж и просто. Конечно, они ничему не противились, подчинялись с полуслова любым командам. Но попробуй только задай им вопрос, любой, хотя бы: «Сколько времени длилось ваше путешествие?»

Ответ следовал незамедлительно: «Категория времени на вашем проникновеннейшем из языков суть продолжительность, длительность процессов и явлений. Не мне бы, ничтожнейшему из смертных, затевать дискуссию с высокообразованным землянином по столь сложной философской проблеме. Но космические скорости вынуждают нас прибегнуть к релятивистской терминологии. Наша недостойная внимания планета проделывает часть своего орбитального оборота, удаляясь от вашей наипрекраснейшей из звездных систем, а часть — приближаясь. К тому же следует принять во внимание еще и направление и скорость движения нашего ничтожного солнца вместе с затерянным в уголке безбрежной Вселенной участком континуума. Окажись наша родина в созвездии Девы или, скажем, Волопаса, ответить было бы проще простого — траектория путешествия в этом направлении отклонялась бы от плоскости эклиптики таким образом, что...»

И так далее в том же духе.

Вопрос же типа «Ваше общество устроено по демократическим принципам?» порождал ответ не менее туманный:

«В соответствии с вашей этимологически бездонной речью демократия — это власть народа. Мы просто не в состоянии адекватно передать подобное представление на нашем грубом варварском наречии — возникают непомерные длинноты и получается далеко не так живо и емко. Разумное существо, естественно, должно быть управляемым. И оно управляется. Степень же правительственного контроля варьируется в зависимости от конкретной личности и может меняться со временем — приношу свои глубочайшие извинения за столь очевидное положение. Всему виной собственное наше вопиющее невежество и совершенная путаница в мыслях. Подобные методы управления и контроля применимы у нас и в массовых случаях. Таким образом, когда проявляется некая общественная необходимость, разумные индивиды подключаются к социальной деятельности как бы из внутренней потребности. Когда нужда в согласованных действиях отпадает, уровень контроля несколько понижается. Подобным способам воздействия подвергается у нас любой, в том числе и мы сами. С другой же стороны...»