Сергей Другаль - Чужие обычаи Страница 2

На пятом круге капитан сделал неожиданный бросок, в падении ухватился за лямку рюкзака и еще проволокся немного по мокрой от росы траве. Карчикалой бросил рюкзак и залез в ближние кусты. Оттуда он рычал и сверкал глазами. Справочник остался у меня. И осознание моей ошибки: дневные хищники тоже есть, причем упитанные и зубастые.

Капитан, сосредотачиваясь перед началом дня и выполняя через нос дыхательные упражнения, сидел в позе чурчхелы, а напротив карчикалой облизывал себя, где мог достать. Потом он растирал когтистыми лапами за ушами, мурлы и вокруг носа. При его размерах и внешности картина эта была дико смешной, и мы радостно ржали.

Обсудив план действий, мы решили не забывать про джефердар. Хищник, даже если ночной, а вдруг днем проснется… Если ведь и Васю неурочно разбудить… тоже не всякий решится. И кроме того, ночью среди зверья мне померещился тиранозавр.

Дисколет удобен всем, безавариен, устойчив, вместителен. Но главное бесшумность. Холмистая долина простиралась под нами, а в холмах и скалах темнели входы в пещеры, и как мы потом убедились, достаточно широкие, чтобы Вася пролез. У горизонта голубели сглаженные далью горы, порывы легкого ветра шевелили не тронутые ботинком травы. Приятный пейзаж, навевающий ностальгические воспоминания. Небольшое синее солнце не обжигало, а лишь ласкало наши полуобнаженные тела. Хорошо было. Не поиск, а сплошное удовольствие. Короче, такое сочетание факторов, которое делает работу приятной. А к этому должен стремиться всякий разумный.

Мы зависли над холмом и увидели внизу массивную тушу какого-то зверя. Размеры скрадывались расстоянием, но зверь прыжками двигался в нашу сторону и, мы поняли, не по своей воле: его с воплями и воем гнали волосатые мужички. А в сторонке трусили карчикалой и другие хищники. Чуть повыше дисколета планировали пернатые и перепончатокрылые стервятники.

— Травоядный, — сказал Лев. — Похоже, они его на пастбище гонят. Видишь, туловище округлое, хвоста нет, так, поросячье подобие. Шеи вроде тоже нет, но рога ветвистые, в развилке гнездо из травы плетеное и принадлежащее, видать, вон той пичуге, что сидит на спине и укоризненно орет, дескать, я тебя предупреждала, надо было раньше сматываться. Чувствую, животное дойное и на бифштекс пригодное. Нарекаю его — ренелопа.

Тут Лева крякнул и замолчал. Внизу мужички махали копьями и метали их в зверя, подбегая совсем близко. И ведь не боялись, хотя эта громадина совсем не желала умирать. Зверь ревел душераздирающе и бросался с намерением подмять под себя преследователей. Нас в пылу сражения никто не замечал, и мы записали всю сцену охоты.

Когда, наконец, ренелопа испустил дух, охотники повыдергали копья, всаженные чуть ли не на половину длины, и, распевая местный шлягер, в котором последняя фраза повторялась бесконечно, ушли вдаль к холмам.

— С ума сойти, — сказал Вася. — Сколько трудов, сколько риска и ради чего? Хоть бы вырезку забрали.

— А может, ренелопа невкусный.

— С такой внешностью! Где это вы невкусную свинью видели?

— Ну, на свинью он похож, как чайник на репу. А убивают, допустим, из ритуальных соображений. В доказательство достижения членами данной банды, допустим, воинской или иной зрелости, а? Читал, на Земле в древности был такой обычай. Скажем, какой-нибудь Змеиный Зоб, накачав мышцы в прыжках по деревьям, шел тет-а-тет на крокодила. Ежели он приносил крокодилью шкуру, то все племя видело: теперь рисковый Зоб может взять себе жену. Семья, спаянная осознанием общего преступления, убийством реликтового животного, была прочной… Капитан, который обычно выражался кратко, смущенно замолчал.

Внизу на поверженного зверя набросились хищники разных размеров и обличий. Они некрасиво чавкали и ссорились по пустякам.

— Вы как хотите, — сказал Вася, — а я лопаточную часть заберу. Ибо за ветеринаром бежать поздно.

С криком: «Переедание смерти подобно!» — Вася отогнал недовольных хищников и забрал вырезку. И правильно сделал — вечером мы убедились, что это было нежнейшее мясо, проросшее тающим во рту хрящом. Из него отбивные или, я вам скажу, шашлык под холодное цинандали — передать невозможно. Они не просто сочетались, эта инопланетная вырезка и чисто земное цинандали, они дополняли друг друга, и это обстоятельство являлось неопровержимым свидетельством единства всего хорошего во Вселенной.

Тут к нам на холм забрался пухленький теленочек на толстых упругих ножках ростом метра полтора, морда наивная, но привлекательная. Вообще-то все бычки отлично смотрятся, а этого не портили даже роговые щитки над глазами, даже длинные когти на лапах. Бычок облизал капитану руку, и тут мы увидели редкое зрелище — неудержимую улыбку, украсившую медальный лик нашего капитана, который и по делу-то редко смеялся.

— Если бы я был капитаном, может, ко мне тоже бы… приставали всякие звери. — Вася вздохнул, вспомнив эколианского дракончика, оставленного дома.

— Вот в этом ты весь, — сказал Лев Матюшин.

И мы снова полетели над обширной равниной с рощами и степью. Живность внизу кишмя кишела, в небе реяли гигантские рукокрылые. Попадались и ренелопы, тела их колыхались, и мы уже знали, почему копья входили так глубоко: отнюдь не сила аборигенов была тому причиной, а мягкая консистенция звериного тела. Ночных хищников мы не нашли. Думать, что они попрятались в норах и пещерах, не приходилось: это ж не нора должна быть, а метро.

Рассуждая о капризах природы, необузданной в своем творчестве, мы разглядывали птеродактилей, парящих бок о бок с дисколетом. Один, оскалив пасть с дуплистыми, в беспорядке растущими зубами, все пытался укусить кромку диска, и Лев Матюшин загорелся было взять один зуб на счастье: «Я его на шнурке подвешу». Конечно, Лев с полуметровым клыком смотрелся бы неплохо, но мы отговаривали его — все-таки уже не мальчик, чтобы таскать на шее двадцатикилограммовую кость. Да и лишить птеродактиля зуба, хорошо ли это, на чужой беде свое счастье строить… Надо полагать, здесь должны быть гигантские болота и озера, а в них брахиозавры и диплодоки, если к этим пресмыкающимся применима земная классификация.

Мы избегали пока говорить о главном, мы словно забыли о волосатеньких нимзиянах, о бескорыстных охотниках на ренелопу. Мы говорили о пейзаже с тремя дымящимися вулканами, о зверях и странном сосуществовании ящеров и развитых млекопитающих, о том, что надо запустить автоматы для картографической съемки, что пора вплотную разобраться с микрофлорой, что завтра надо лететь к горам. Обо всем говорили, а в мозгах таилось одно: на планете люди…

Конечно, у природы нет предпочтений, ей что Лев Матюшин, что черепаха, все едино. Можно спорить: является ли человек венцом творения? Можно привести веские аргументы, из которых следует: нет, не является. Но это не для меня, я в таких кощунственных спорах не участвую, я антропоцентрист, и пусть меня осудят. Человек прежде всего. Нет такого зверя, чтоб, например, сравнился с нашим Васей. Ни по уму, ни по другим каким качествам: все соображает, где что лежит, куда бежать в случае чего. И в ремонте силен. Когда Васе было всего два годика, он уже читал букварь. Но, рассказывая об этом, всегда добавлял: «Правда, со словарем».