Валентин Кавский - Кольцо желаний Страница 2

- Приходилось. В Восточной Пруссии, после капитуляции... Эх, какое время было! С войной покончили, остались в живых и, судя по всему, скоро по домам - чего лучше... Я, правда, в госпитале находился.

- Из-за руки лежал?

- Да... Привезли и сразу на операцию. Не успел глазом моргнуть отрезали и еще выругали, что рану запустил.

- А почему так?

Иван Пахомович затянулся, выдохнул дым.

- Война же, чудак-человек... А ранили меня в самом Кенигсберге, городе-крепости.

Замолчав, Иван Пахомович смотрел куда-то поверх голов, сквозь табачный дым. У него было такое лицо, что у Андриана защекотало в горле, и он, не сдержавшись, кашлянул. Иван Пахомович очнулся.

- Что ты сказал?

- А дальше?

Иван Пахомович подмигнул и хлопнул Андриана по плечу.

- Да ты и сам знаешь. Взяли мы Кенигсберг.

Незаметно для себя Андриан перешел на "вы".

- А как вы попали в госпиталь, Иван Пахомович?

- В госпиталь?.. Как тебе сказать... Бой продолжался, а рука распухла и болела все сильнее. Надо бы, конечно, врачам показать, но в батальоне не осталось ни одного медика. Ты, Андриан, не удивляйся: медиков мало было и они тоже лезли в самое пекло... Так и довоевался - на второй день потерял сознание... Ну, ты допил?.. Пора по домам...

Шли медленно, разговаривали...

Потом устроились на скамейке возле дома Ивана Пахомовича и закурили. Неожиданно Иван Пахомович рассмеялся.

- Как ты меня сегодня пытал... Или еще будешь?

И Андриан решил задать "тот" вопрос.

- Представьте себе, Иван Пахомович: есть возможность выполнить одну-единственную вашу просьбу, личную просьбу. Что бы вы пожелали?

Иван Пахомович поперхнулся дымом.

- Кгм... Слушай, ты это серьезно?

Андриан кивнул. Иван Пахомович потер подбородок и озадаченно хмыкнул.

- Надо же... Одну-единственную, говоришь?.. А почему не сказать? Никакого секрета здесь нет, не я один так думаю. Все, кто пережил Великую Отечественную, скажут тебе: войны не должно быть. Никогда и нигде...

Был поздний час, но Андриан все сидел в сквере напротив темных окон общежития. Вот Иван Пахомович рассказал о себе, о событиях известных, по сути дела, каждому, а с ним, Андрианом, произошло такое... И теперь душа не может успокоиться. Как будто он виноват... Наверное виноват, что не был с ними, солдатами той войны, ни в тяжких боях, ни в дни Победы. Не мерз, не месил грязь, не терял друзей. Не вставал навстречу огню... Иван Пахомович говорил, что самое трудное подняться в атаку. Страшен первый миг, а потом легче. Потом, если даже не видишь, то все равно уверен: рядом, слева и справа, чуть впереди и немного сзади - твои товарищи. С кем отступал и возвратился с боями аж вот сюда, до высоких шпилей и черепичных крыш, до амбразур, брызгающих свинцом...

В столовой ему удалось прошмыгнуть мимо тети Шуры и спрятаться за спинами, но она все же подошла и села напротив.

- Знаешь, Андриан, ты меня тогда расстроил... Пришла домой и поплакала.

- Что ты, теть Шур, я не хотел!

- Да разве я тебя виню?.. Жизнь свою бедовую вспомнила, только и всего. Как в город приехала... Сама я из Капустина, недалеко отсюда, шестьдесят километров. Красивая была деревня, веселая! А когда в сорок первом мужики и парни ушли на фронт, враз опустела. Потом похоронки начали получать. На отца пришла... Горе, работа - все нам осталось... Меня бригадиром выбрали - в семнадцать-то годков! Люди посмотрели: шустрая, семилетку закончила - давай, говорят, вези, постарайся для народа... А работали как! Про то словами рассказать нельзя... И после войны еще два года, ой худые были! Неурожай, рук не хватает, а в хозяйстве - кругом дыры... Но ничего, постепенно все наладили, обжились, и деревня наша стала еще милее. Да что говорить - родная сторонушка... - Тетя Шура вытерла глаза и махнула рукой. - А сейчас... Побывала я там прошлой осенью... Вечером, по дороге со станции, поднялась на последний пригорок и увидела... Ты не представляешь, Андриан... Огоньки светятся, редкие-редкие, по пальцам их можно посчитать, и тишина. Хоть бы собака какая гавкнула. Это в нашем-то Капустине! Вот здесь у меня сдавило, слезы ручьем... Так захотелось вернуться!.. Ну и что? Ну, вернусь, огонек прибавится, а толку? От одного-то?

Нагнув голову, тетя Шура зашмыгала носом, вот-вот расплачется. Видеть такое Андриану было странно и больно.

- Успокойся, теть Шур, не будем об этом. Желания там какие-то, мечты - все ерунда. Пойду я.

Тетя Шура подалась вперед и взяла Андриана за рукав.

- Подожди минутку, успеется... И совсем не ерунда. Когда-то и я была молодой, о суженом мечтала. Вот, думала, встречу парня, кудрявого да работящего. Полюбим друг друга, поженимся. А там дети... Нам, женщинам, много ли надо? Покой и согласие в доме, детишки здоровые. Ведь так, Андриан?.. Не понять тебе... Мечтала-то я мечтала, только жизнь рассудила по-своему. Кудрявых и работящих война сгубила. Из-за нее, проклятой, скольких женщин судьба обошла? Теперь подумай: исполнись моя мечта, была бы совсем другая жизнь, верно?.. То-то и оно, а ты - "ерунда". Тебе что, у тебя все впереди.

Эх, тетя Шура... Андриан невесело шагал к своему бульдозеру...

Начало темнеть, когда они вышли на берег. От реки потянуло сыростью, и Катя, придвинувшись, взяла Андриана под руку.

- Ты какой-то рассеянный сегодня. Что-нибудь случилось?

- Да так... - с неохотой протянул Андриан. - Работы много. Квартальный план вытягиваем и вообще...

- Вот и расскажи про "вообще".

- Зачем?

- Как это зачем? Интересно, Андрюша.

Она произнесла "Интересно, Андрюша" таким голосом, что Андриан сразу размяк и обрадовался. Нужно ей рассказать, обязательно нужно! Только не о кольце, а о тех разговорах, о той сумятице в мыслях, что не дает покоя вот уже несколько дней. И он, волнуясь и потому не совсем складно, рассказал о тете Шуре и Иване Пахомовиче, о других, с кем говорил... Катя выслушала, не перебивая, вздохнула и легонько провела ладонью по его щеке.

- Чудной ты у меня. Ведь они сколько прожили, а ты молодой еще...

Андриан перебил:

- Молодой! В моем возрасте Иван Пахомович уже провоевал два года, а в двадцать пять его наградили орденом Ленина... Твоего учителя, Виктора Дмитриевича, добрым словом вспоминает половина города. А тетя Шура?.. Знаешь, Катюша, куда ни пойду, что ни делаю - думаю о них, переживаю, словно за самых близких. Будто я в каком-то кольце...

Некоторое время шли молча. Потом Катя, не поднимая головы, тихо и печально заговорила:

- Мне так жалко старых людей... Почему-то кажется, что они покинутые, никому не нужные... От нас через три дома живет старушка, Федоровна. Одна живет. Муж давно умер, а оба сына погибли. Сначала, правда, ей написали: пропали без вести. Потом... Через десять лет, ты подумай - десять! - где-то в Калининской области нашли в болоте наш истребитель, весь продырявленный. Разобрались: летчик - ее старший. Съездила она туда, погоревала и опять ждать. Ждала двадцать пять лет! Катя замолчала и, повернувшись к Андриану, прижала руки к груди. - Разве можно вынести такое, Андриан?! - голос у нее дрогнул. - Ведь все эти годы она жила, работала, пока могла, и ждала... Какая сила в женщине... А совсем недавно ей сообщили, что второй сын похоронен под Варшавой. Она уже собралась ехать - документы быстро прислали - и заболела. Простыла, наверное, или известие повлияло... Болеет тяжело. Врач сказал маме: все может быть - возраст... Мама и соседки дежурят по очереди. И я с ней сидела... Ты послушал бы, как она стонет и жалобно зовет: "Васенька... Васенька..."