Сергей Казменко - Музейная редкость Страница 2

У Феди логика железно работала.

А потому пошел он на поиски забегаловки попроще. И надо же было такому случиться - в забегаловке, которую он, наконец, отыскал, совсем недавно ревизия была. Ну буквально на днях. Ну чуть ли не вчера. И следующая, значит, не скоро ожидалась. А потому кормили там в тот вечер гадостью несусветной - даже по Фединым понятиям. Да и чем, скажите на милость, стали бы они кормить, если ревизоров было много, и каждый еще что-то с собой унес? Так что работников этой забегаловки и понять можно, и простить. И Федя, конечно, и понял бы, и простил, и даже съел бы то, что ему на раздаче выдали. Если бы только колышки в той забегаловке хорошо наточены были. Они там, на Абсолюте этой, привыкли, знаете, на колышках во время еды сидеть. Не то это пищеварению способствует, не то просто обычай такой - врать не буду, не знаю. И вот Федя, как ни старался, не мог на колышке как следует устроиться. Мучился-мучился, наконец плюнул и ушел домой голодным. Даже дверью хлопнул с досады.

А вообще-то он очень вежливым был.

Он даже хотел вернуться и извиниться.

А потом передумал.

Пришел домой и принял ложку цианистого калия, чтобы успокоиться. Потом зацепил веревку за крюк в потолке, сунул голову в петлю и спрыгнул со стремянки.

Только не надо пугаться.

Это он не покончить с жизнью хотел. Вовсе нет.

Это они так спят на Абсолюте этой.

А что, очень даже удобно. Места совсем немного занимают. Кровати, опять же, не нужны.

Только вот веревка всегда в дефиците.

И мыло.

Ну без мыла Федя как-то еще обходился. Привык. А вот веревка у него была... Одно название, что веревка. Вся из обрывков разных, растрепанная, узел на узле. То и дело рвалась.

В общем, грохнулся он на пол.

Ушибся, конечно. Не то чтобы очень сильно, но все равно обидно. Так ему обидно стало, что он даже вставать не стал. Лежал себе и лежал на полу. И думал. Мысли, значит, его одолели.

Вот ведь, думал он, как все нескладно в мире получается. Работать, конечно, интересно, но иногда и есть хочется. И спать. Попробуй-ка не поесть и не поспать - никакая работа мила не будет.

В общем, начал Федя размышлять. Вопросы сам себе стал задавать всякие.

Почему, скажем, он работает изо всех сил, план, сверху спускаемый, выполняет по мере возможности, а иногда так и перевыполняет, если приходит такое указание, и все равно в какой-то дыре обитает да еще голодный в эту дыру заползает? Вон Жора - тот никогда, наверное, не бывает голодным. Всегда сыт и всегда всем доволен. А если внимательно "Труды и речи" почитать, то ясно становится, что все должны довольными быть, что не может он, Федя, недовольным оставаться. Противоречие получается. Выходит, он, Федя, несознательный, потому что недоволен. А Жора, наоборот, сознательный. Хотя Жора, сказать по правде, "Труды и речи" и не открывал никогда, а политэкономию так и вовсе не учил. А всем и всегда доволен, на него смотреть приятно. И одет Жора всегда шикарно, Феде такая одежда и не снилась. И живет в отличном доме. И экипаж у него самодвижущийся последней модели. Хотя он совсем рядом с работой живет, ему не надо, как Феде, куда-то на окраину ездить. А вот поди ж ты, решили при распределении, что ему, Жоре, экипаж нужнее.

Почему?

Думал Федя, думал и, представьте себе, додумался.

Понял он, откуда у Жоры все берется. Только не надо над его открытием смеяться. Это нам с вами все заранее понятно, потому что мы в другом мире живем и по-другому воспитаны. А абсолютийцы в своем общественном развитии нас здорово обогнали, так что для них все в этих вопросах туманом покрыто было. Неудивительно - мы же с вами тоже кое что позабыли. Не каждый, скажем, сумеет мамонта выследить.

К тому же Федя инженером был. А на Абсолюте инженеры - это вообще особенные существа. Не от мира сего. Их такими долго делали и многого добились. Вот потому для Феди его открытие и было совершенно неожиданным.

В общем, догадался он, что Жора свои сэкономленные продукты выменивает. И на одежду, и на места в лучших ресторанах, и на путевки всякие - любил он на курортах свое цветущее здоровье поправлять. Вот почему он с собой постоянно кастрюлю таскал. И не один Жора такой - их таких много. Тех, у кого потребности высокие. А потому Федя, куда бы он ни пошел, везде отказ получает.

А Жора наоборот.

И стало Феде как-то очень обидно.

Нет, он Жоре не завидовал. И не стал бы меняться с ним местами. Он свою работу ни на какую другую не променял бы. Нравилось ему работать. И думать нравилось. А поскольку все равно не спалось, он стал думать дальше.

И до того, представьте себе, додумался, что целую систему разработал. Мол, для того, чтобы по потребностям получать, надо что-то на обмен приносить. Скажем, Жора всюду с собой продукты таскает - Жоре везде почет. Кто-то еще одежду носит - и перед ним все двери раскрыты. А вот что он, Федя, на обмен предложить может? Не шайбы же свои. Кому они больно нужны, его шайбы? Можно было бы, конечно, начать сувениры штамповать. Но и сувениры не всем нужны. Скажем, принесет он на пункт распределения одежды сувенир и получит в обмен куртку. А потом брюки потребуются - что делать? Тому, кто на пункте этом работает, второй сувенир уже ни к чему.

Значит, надо такую штуку придумать, которая бы в любых количествах нужна была. Даже пища и то тут не подойдет.

В общем, додумался он к утру до всеобщего эквивалента. До денег то есть. Правда, деньгами он их, конечно, не назвал. Деньги у них там, на Абсолюте, страшным ругательством были. Хотя никто, конечно, не знал, что это такое, но в "Трудах и речах" ясно было сказано, что деньги - это фу, гадость. Так что назвал Федя свое изобретение по-другому. Кругляшами он их, деньги то есть, назвал.

И вот почему.

Он так рассудил: какой, дескать, прок ему, Феде, от всеобщего эквивалента будет, если у него самого этого эквивалента не окажется? Если окажется он, скажем, у того же Жоры? Никакого прока. И если бы Федя о себе только думал, о своих личных потребностях - не беда. Перебился бы. Привык. Но он о деле страдал. Вот ходил он накануне, когда поломка на фабрике приключилась, к одному начальнику большому запчасти просить. А начальник взял и не дал. Другим вот давал, особенно тем, кто с распределением связан был, а Феде - ни в какую. Потому, наверное, что и другие что-то ему взамен давали. А будь у Феди достаточно эквивалента этого, и он бы начальнику дал, и он бы то, что для дела нужно, получил.

Значит, такую штуковину надо было изобрести, которую его же фабрика производить сможет.

И вспомнил тут Федя про одну редкость музейную. Видел ее когда-то. Кругляш такой, ну точь-в-точь как шайба, только без дырки посредине, и на обеих сторонах что-то такое выбито. Картинки какие-то и буквы. Никто не знал, зачем эта штуковина нужна была, но в музее ее хранили. Вот и надумал Федя наштамповать таких кругляшей побольше да и пустить их в оборот.