Олег Малахов - Реакция Страница 2

Когда-то очень давно ей говорили, что у нее красивые волосы. Она была блондинкой, и мужчинам, наверное вскоре разонравились блондинки, и она все реже и реже слышала комплименты своим волосам. Только сегодня за многие годы она вновь вспомнила те времена, когда она осознавала ценность своих волос.

Сегодня утром она услышала не комплимент, а нечто, что она не могла объяснить, и это начинало тревожить ее еще больше.

Мох в не выстраданном платье губит побеги молодой зарождающейся старости. Не было веера - и воздух проникал из горловины мерного дыхания змеи. В строю находились неопытные дети солдатов.

Многогранность умственного испарения - лишь небольшая крупица счастья, попадающая в полость сердечной мышцы в виде бриллиантовой гильзы после группового наблюдения за грозой. С таким набором видений она приступила к заученному за несколько лет рабочему процессу, который хоть и изменялся день ото дня, но в целом оставался заученным и успокаивающим своей явственностью. Ее мысли были надуманы, явились оболочкой, а слова его, утром произнесенные, все с более очевидной настойчивостью овладевали ее изнанкой. Она остывшими глазами находила зеркала и тонула во взглядах на свои пальцы.

Ее не тревожила их длина, и ногти, которые кое-где были надломлены. И температура была изменчивой, однако ни обледенелость пальцев, ни жар, неожиданно впивавшийся в ладонь и капельками пота проникавший в центр фаланг, беспокоили ее чувственные наблюдения. У нее возникла веская причина считать себя мертвой, не желающей воскреснуть, и ощутить присутствие крыльев, выросших на теле. Она вспомнила студентку с шариковой ручкой в руке, небольшую мозоль на среднем пальце (ей как-то странно думалось о том, что именно этот палец был обременен изящным бугорком, образованном ближе к основанию ногтя, и о том, что именно этот палец носит такое имя.) На улице ее не удивил прохожий, который с интересом и волнением рассматривал свои пальцы, растопыривая их, сжимая в кулак.

На эскалаторах внутри грязного города она тревожно касалась резиновых поручней, когда контуры ее руки от плеча до кончиков ногтей ей не казались проблемным ребусом. Он не держал ее за руку два последних дня. Причем до этого дня с запахом гари на седьмом этаже офиса он брал в свою руку ее левую руку чаще, чем правую, - у нее промелькнуло в очищающемся от скверны незнания сознании. Она начинала винить себя, переставая реагировать на рабочую обстановку, механически еще продолжая печатать какое-то письмо. Затем был забыт перерыв, на какое-то время был забыт голод, но потом чувство голода отразилось в необузданной страсти вычленения сути его слов, раскроивших ее утро и отяготивших мозг. Не осталось и намека на возможность забыться в изучении документов. Она не могла применить свои пальцы в работе. Она пыталась вспомнить те чувственные порывы, которые он испытывал к ней. Она терялась в воспоминаниях, которые никоим образом не сочетались с его фразой. На нее не смотрели в этот день сотрудники. Она и не думала, что можно обойтись без их всегда заинтересованных глаз. Фиолетовый плащ ее соседа теперь не впечатывался в ее сознание, как это было последние несколько дней, как только он приобрел его. Руки. Только. Ни входов, ни выходов вокруг, рядом, никого. Или он сказал что-то на не родном ее языке, а что-то совершенно чужое, на языке, который он начал изучать недавно, и как будто он просто хотел испробовать своё умение выражать на нем какие-то мысли. Видимо, он хотел сказать что-то нежное, только на другом языке. Или ей все послышалось.

Вот она рефлекторно ощущает, что рабочий день заканчивается. Ее небо не бережет ее. Ее волосы не восхищают, и лишь это, наверное, необдуманное высказывание человека, в котором нельзя разочаровываться, коробит неразъясненностью. А думала ли она когда-нибудь, что он может сказать нечто непоправимое? Она слышала разные фразы, слова негодования и обиды, нервные и неоправданно жестокие высказывания. Он мог не щадить ее. Однако он сказал то, что не оставило следа, что было не замечено и тем самым изувечило ее сознание. Теперь она точно уверилась в том, что именно ее равнодушие и бесчувственность к его словам, которые не обидели и даже не прозвучали, погрузили ее в непреодолимую печаль. Стоило ли помнить его лицо, его голос, температуру ладоней? Она решила, что завтра она умрет.

26 апреля, 2001

(?)

Ничто не позволяло ей думать о том, что она беременна. Ей казалось, что, не увидев ее с большим животом, никто не поверит ей. А она хотела, чтобы родился мальчик. Она не позволяла себе есть много жирного, она не пила водку, а лишь немного коньяку. Ей нравился коньяк. И ее не волновало то, что спиртное вовсе пить ей нельзя. Всех беременных женщин она приглашала к себе домой и разговаривала с ними на разные темы. Она любила поговорить о кино и новой музыке, и лишь девушки, которые еще не имели животов, слушали ее и не могли оторваться от слушания ее размышлений по поводу новых кинолент и новой музыки, и всего нового, о чем она говорила. А она говорила не на понимаемом ими языке. Им казалось, что им не может казаться ничего странного в ее поведении, но ее неудержимые песни о бесполых людях несколько размягчали их сердца. Она не помнила, как ее хотели назвать в детстве, но ее огоньки в глазах очень явно предопределяли ее пикантные взгляды в сторону коммивояжеров на станциях и в аэропортах. Лишь обозначение ее голоса, смесь онкологии в ее лихорадочной харизме льнули к ее покрывалу, когда она пыталась представить себе, что рядом с ней отец ее не родившегося ребенка. А что такое ребенок ей уже невозможно было объяснить, так как она забыла, что тоже когда-то им была. Она была послушным ребенком. Слово "послушный" сопровождало ее в гробу ее родителей и в запахе цветов ее заново измененной прически. Кто-то уже не смог ее испытывать на прочность, а ведь ее ребенок уже родился с дефектной речью и ущербным волосяным покровом на лобке. Кому-то уже доложили, ведь в этой стране дети должны быть с ужасно волосистыми лобками. Или уже изменили законы и уже можно не говорить по пустякам, или уже отменили союз "или", или, неужели вместо "или" решили употреблять неопределенный артикль "есть", а не тот определенный "из-за", который уже не отражал всей сложности матриархата в отеческом сознании. Она уже родила, когда родилась, будучи еще девочкой с мужскими половыми органами, и ни за что никто не догадается, какой длины были ее руки, которые не помещались в материнском чреве еще до зачатия. Отец, который зачинал ее в пьяном состоянии, не смог вспомнить имени своей партнерши во время оргазма. Она не обиделась, потому что думала, что занимается сексом с иностранцем. А вот и прекрасная пора беременности. Врачи единодушны. У вас будет ребенок. А кто это. Это не кто, а что, и не некто, а кто-то с потом под мышками. Пусть у вас родится красавец-ребенок. Я просто хочу красавца, и у нее по этому поводу есть предложение пять месяцев не ходить в рестораны, и, может быть, этот красавец-ребенок успеет наесться ее плотью и будет не от мира сего. Идеальная пара, и идеальное трио. Такой должна быть наша семья.