Андрей Борецкий - Поговорим, малыш, о... Страница 2

На миг мне показалось, что Богдан вздрогнул. Разумеется, Показалось. Он сделал маленький глоток, откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза, словно от яркого света, так, что между век осталась едва заметная щелочка. Потом быстро встал. Так распрямляется пружина. В руках у него пачка сигарет.

— Курить будешь? — А сам уже щелкал зажигалкой. Мы стояли у окна и курили, выпуская в форточку тающие кольца синеватого дыма.

— Это твое личное заключение? — спросил он наконец.

Я пожал плечами, стряхнул быстрорастущий столбик пепла, чистосердечно признался:

— Личное. Хотя, не могу не отметить, в последнее время и большие авторитеты выдвигают гипотезу о голограммах. Ты имеешь что-нибудь против?

— Нет. Но все же интересно, откуда у тебя-то появилась такая мысль. — По его виду нельзя было заметить, что ему действительно интересно. В какой-то степени я почувствовал себя уязвленным.

— Конечно, в данной области я полнейший профан, но почему бы нет? Посмотри сам, как красиво все уложится. Тут и лучи, и постепенное вхождение изображения в фокус, и необъяснимые свойства мгновенно менять направление полета. К тому же и наблюдаются НЛО не из любой точки. Практически, объясняется все.

— А как насчет размеров? Не слишком ли они порой огромны? Возможно ли проецировать такое?

— И опять я скажу: а почему бы и нет? Да-да, я не специалист. Но что невозможно для нас, может быть плевым делом для них…

— Для кого «для них»?

— Для тех, чьих рук это дело. Не столь важно. Нет, конечно, важно, но уже в другом аспекте. Ты обратил внимание, что на обзорном экране помимо самолета присутствовали две световые метки?

— И что же?

— Просто я прикидываю минимальное количество настоящих «тарелочек», необходимых для воспроизведения наблюдаемых объектов. По скромным подсчетам, необходимо две: носительница голограммы и… хотя, допускаю, здесь только нечто похожее на голограмму и принципиально отличное в корне. Но суть одна. По моим субъективным понятиям. Куда важнее: для чего их нам суют под нос. Твое мнение? Кстати, трансляторы голограмм не обязательно обнаруживаются радаром, если — насколько допустимо в техническом плане — имеют антирадарное покрытие.

— Слишком много допущений, — нахмурился Богдан, гася сигарету — Так для чего, говоришь, проводятся настолько впечатляющие демонстрации достижений в оптике?

— Ну, тут просятся два ответа. Первый — привлечь внимание. Маловероятно: сколько можно его привлекать! Да и гораздо проще могло быть осуществимо. Второй ответ напрашивается сам собой. Правильно. Именно отвлечь внимание. Отвлечь внимание от того, что происходит где-то рядом. Тебе не приходило в голову, что в обычной оптике они ясноразличимы, а по характеристикам — легко уязвимы? Ах да, ты же в них не веришь!

— Ладно, — холодно оборвал Богдан нить моих размышлений. Он взглянул на часы. — Все очень интересно, но сейчас меня больше занимает другой вопрос. Поговорим, малыш, о…

Мне стало дурно. Мне стало ужасно дурно. Да, я не вышел ростом. И, честно говоря, не люблю, когда мне об этом напоминают — испытываю к таким людям невольную антипатию. Но чтобы малышом назвал меня мой друг?! Внутри меня все оборвалось, остался один пугающий холод, — конечно, причина кроется совсем не в этом. Должен существовать другой достаточно веский повод. Какой? Где-то в памяти… где-то в памяти… Где-то в памяти! Предчувствие — вот оно. Оно сковывает, одуряет, ощущается почти физически, нервной дрожью пробегает по немеющему телу. Потом я осознаю, что все это длится одно безумно вывернутое мгновение — ведь Богдан не оставляет места паузе, он заканчивает ключевую фразу. Произнесенное им звучит полнейшей абракадаброй. Набор звуков, достигающий цели.

Вспышка — или темнота? — перед глазами, и тут же кулак Богдана пушечным ядром бьет меня в солнечное сплетение, заставляет согнуться пополам и судорожно глотать ставший вакуумом воздух. Он мастер своего дела и знает, когда, куда и как бить. Что-то там у них со мной не ладится и первый десяток секунд после ключевой фразы, когда память уже взрывается во мне слепым отчаянием, я еще не являюсь послушным автоматом. И если бы не ударил он, я бы — убил. Его. Богдана. Я и сейчас пытаюсь выпрямиться и…

Второй удар бросает меня на пол. Десять секунд истекают. Я не испытываю никаких эмоций. Я нахожусь под контролем: превращаюсь в послушного раба, безвольную тряпку, человекообразное устройство для приема и выдачи информации. Я служу им в этом качестве много лет. Я — шпион. Агент чужого мира. Невольный приспешник инопланетян.

Я лежу на полу и гляжу на возвышающегося надо мной нечеловека.

— Встань, — говорит он мне. — Сядь в кресло.

Я послушно поднимаюсь и усаживаюсь. Нечеловек, видимо, встревожен. Голос его звучит сухо и требовательно:

— Каким образом у тебя возникла мысль о голограммах?

— Мне показалось это логичным.

— Ты всерьез веришь в свое предположение?

— Нет.

— С кем помимо меня ты делился своими выводами?

— Ни с кем.

Мои ответы оказывают на него благотворное влияние. Поза становится менее напряженной, голос — более доброжелательным.

— Смешно, малыш, — ухмыляется он, — но самую малость ты угадал. — Теперь он снова похож на Богдана-человека. — Ну ладно, перейдем к делу. Ты узнал то, что требовалось. — Он не спрашивает — утверждает.

Я киваю, как болванчик.

— Да. — И начинаю четкий, обстоятельный, без лишних слов, доклад. Выдаю информацию.

Богдан внимательно слушает, время от времени задает вопросы. Но в целом — доволен. Видимо, я справляюсь неплохо. Могу гордиться. Вот только неспособен. В настоящий момент я машина. Не более. Я пил из принесенной им бутылки. Психотропное средство, изготовленное инопланетянами для людей, в красочной лже-французской упаковке. Оно действует на меня в течение получаса после того, как произносится ключевая фраза; У них все рассчитано. Английская пунктуальность: когда пить, когда бить — по минутам. И никаких следов химической диверсии в организме. Так мне объяснил Богдан, когда любил еще порассуждать вслух о Земле и человечестве. В нем и правда многое от мальчишки. Не знаю, сколько ему там лет, может — двадцать, может — тысяча, но покрасоваться он не прочь до сих пор. В обеих ипостасях.

Когда, в очередной раз сняв с моей памяти завесу принудительного забвения, Богдан впервые почувствовал на своей шкуре, что я могу быть опасен, он был немало удивлен. Не знаю, с какой целью, но я-машина услышал от него самые серьезные заверения. «Ты не должен нас ненавидеть, — убеждал он. — Мы не питаем к вам ни малейшего зла. Да, мы преследуем определенные цели, но вы, люди, имеете к ним лишь косвенное отношение. Мы вынуждены не упускать из виду состояние ваших дел, чтобы не оказаться однажды застигнутыми врасплох. Однако, это не означает, что мы собираемся ставить вам палки в колеса. В некоторых случаях мы даже оказываем незримо посильную помощь. Если бы ты знал причину нашего присутствия, ты, возможно, и понял бы нас. Но эта же причина не позволяет нам открыться людям. Поверь. Проблема, стоящая перед нами, может оказаться куда серьезнее, чем представлялось до сих пор. Еще тысячи лет назад по стечению некоторых обстоятельств нам стало известно, что на Земле имеется некий… — он надолго задумался, подбирая нужное слово, — объект. Степень значимости его столь огромна, что мы до сих пор продолжаем поиски, несмотря ни на какие трудности. А их за истекшие годы появилось немало. Задача усложнилась и тем, что Земля оказалась заселена разумными существами: вами — людьми. Следовало только радоваться: планеты, имеющие биосферу встречаются не часто, а таких, где эволюция живой природы привела к зарождению разума, помимо нашей родины и Земли, обнаружено всего двенадцать. Но в данной конкретной ситуации пришлось встать перед выбором: или — или. Выбор был сделан. Цель стоила того. И еще: если допустить, что между фактом появления на Земле человечества и наличием искомого объекта имеется связь… Нет, сама иррациональность такой посылки приводит в содрогание».