Владимир Щербаков - Плата за возвращение Страница 2

Меня иногда спрашивают, что это за состояние и как это мы — вместе с атомами, нас составляющими, и электронами, бегающими по их орбитам, можем стать частью, скажем, того же электрона? Ведь именно так и обстоит дело. В микросистеме электрон становится для нас как бы новой галактикой — так велик масштаб преобразования. Нет ли тут противоречия, спрашивают меня. Разумеется, нет. Игрушечный автомобиль отличается от настоящего не только размерами. Так и в нашем случае. Атомы в том смысле, как мы их обычно понимаем, перестают существовать. Все, что нас окружает, да и мы сами, сразу лишается, так сказать, строительных деталей в старом понимании — их место займут гораздо более мелкие кирпичики. Они во столько же раз мельче прежних «строительных блоков», во сколько электрон меньше галактики. Привычные понятия исчезнут или преобразятся. Но формы сохранятся. Внешние формы не изменятся. Все остается как будто на своих местах: по трубам продолжает течь вода, гвозди по-прежнему крепко держат доски, стекло разбивается от удара камнем. Только вот трубы уже сделаны не из атомов, в воде мы не найдем привычных молекул, гвозди — лишь по форме гвозди, в стекло попадает не камень, а мизерная копия с него, к тому же неизвестно из чего изготовленная. Вещи словно отразятся в волшебном зеркале гномов. Если бы нам, людям, удалось посмотреть в это зеркало, мы увидели бы в нем себя — крошечных лилипутов, пытающихся решить задачу о пылинках и галактиках.

Но зеркало это обманывает. Знаки, — знаки в некоторых физических уравнениях изменятся на обратные. Где был минус, появится плюс. Например, в законе Кулона. Возможно, что одноименные заряды будут не отталкиваться, а наоборот, притягиваться. Другой пример: центробежная сила… Может показаться, что в некоторых случаях причина и следствие как бы поменяются местами, но это очень сложный вопрос. Некоторые самые простые эксперименты будут выглядеть очень странно. Листочки электроскопа притянутся. Кусочки фольги, наэлектризованные одной расческой, прилипнут друг к другу. Все как будто останется на местах, уменьшенное в биллионы раз, а действия и противодействия поменяют знаки.

…Гамов рассеянно смолк. В заднем ряду кто-то от нечего делать попытался освежить в памяти курс школьной физики. В тишине раздался удивленный возглас. Вольд приподнялся. Справа от него на маленьком столике блестело «золотце» от конфет.

— В чем дело? — спросил Гамов.

Кто-то показал ему расческу.

— Что, что? — переспросил он, не поняв.

— Не выходит опыт с расческой.

— Не может быть. Это делается так… заряжаются две маленькие… минутку… две маленькие полоски папиросной фольги. Вот они, видите. Я прикоснулся расческой к каждой бумажке. У них теперь одинаковый заряд, и, как видите, они отталкиваются друг от… гм…

Профессор мельком взглянул на узенькие полоски фольги и побледнел. Они плотно прижались друг к другу.

Вольд захлопнул за собой дверь. Темнота встретила его тихим шепотом, бульканьем, словно пузырьки лопались в тесте — это по уцелевшим каналам управления кораблем, в хемотронах, в усилителях бежали сигналы.

В иллюминаторе горели звезды — тусклые желтые пятна, совсем как маленькие фонари. Серебристые блики дрожали на полу, в углах черные тени прятали паутину трубок-каналов.

Вольд включил сигнализаторы. «Все в порядке, все в порядке, — тихо пропели они. — Полет идет нормально, скорость 0,8 с». Подумать только — эти искусственные живые ниточки, эти полимерные цепочки, по которым сновали электроны, управляя кораблем, никогда не смогут понять, что для людей-то все изменилось, что желтые звезды за окном уместятся в одном-единственном атоме какой-нибудь детской игрушки. Для них по-прежнему все в порядке.

Собственно, электроны — это уже не электроны, а что-то другое… Что там профессор говорил о биотоках?.. Ах, да, биотоки не причина, а скорее следствие процессов в организме. И тем не менее… Логика… Должна измениться сама человеческая логика. Странно. Вряд ли.

Теперь Вольд на две минуты должен заменить отключенный аппарат курса, этот слепой искусственный мозг.

Такая малость — две минуты. Но за сто двадцать секунд он успеет отдать все, что он знает, все, что записано, как на ленте, в маленьких клетках его мозга.

Вольд сосредоточился. Ему казалось, что он спокоен. Только вот руки сжались так, что костяшки пальцев побелели.

Пора… Только сохранить сознание, пусть две минуты начнутся в этот миг.

Тысячи гибких струящихся ниток прильнули к его голове, ко лбу, к темени, они склонились над ним, лежащим на полу, словно хоботки бабочек. Они извивались. Они брали у него все — сознание, мозг, душу, знания клетку за клеткой, нейрон за нейроном.

На миг в памяти всплыли знакомые лица. Анна. Гамов. Они будто что-то говорят, но он знает — сейчас их слушать нельзя. И они вдруг исчезли, затерялись среди желтых пятен звезд. И звезды — уже не звезды, а снежинки в пургу. Сквозь снег бегут навстречу огни — желтые, красные, зеленые. Они, как светящиеся ягоды. Вот они, рядом, только шагни — и достанешь рукой.

…Вольд уже не слышал, как через час по центральному коридору застучали две пары ног. Они загремели и остановились перед дверью. Никто не открыл ее, и стало тихо, как в погребе. Но если бы профессор и Копнин вошли внутрь, они ничего не смогли бы изменить. И Вольд не услышал бы и не узнал их. Профессор и Копнин вышли из своей комнаты примерно полутора часами раньше. Так как Вольда не было дома, они пошли по коридору к отсеку управления, и Гамов по пути развивал гипотезу, с которой он еще раньше успел познакомить Вольда.

По его словам, теперь у корабля была скорость меньшая, чем в момент перехода в микросистему. Для возвращения нужно было использовать законы микрогалактики. Неумолимый кодекс физики привел их сюда, и если бы этот кодекс не изменился, то стоило увеличить скорость выше порога, как они оказались бы в третьей системе пространства, еще более микроскопической, потом в четвертой, и так до бесконечности. Но теперь, после перехода в микросистему, изменился знак в уравнении движения. Уравнение получало совсем другой смысл: при увеличении скорости корабля выше порога физические законы микромира обеспечивали переход в старую систему координат. Иными словами: чтобы возвратиться в свою Галактику, достаточно было увеличить скорость.

— Но прежде, чем это произойдет, — говорил профессор, легонько взяв Копнина под руку, — прежде, чем мы вернемся туда, откуда мы прибыли, пройдет порядочно времени. Почему? Видите ли, строго говоря, мы должны вернуться в наш мир — если нам удастся это сделать — в тот самый момент, когда мы исчезли, когда корабль оказался в микрогалактике. Но для этого, как ни странно, время должно изменить свой ход на обратный, иначе ведь мы не вернемся в тот самый момент. Что-то вроде киноленты, пущенной не с того конца. Но этот странный фильм будет хорошим предзнаменованием, он будет означать, что мы возвращаемся. Вам хочется вернуться?