Дмитрий Гаврилов - Харбард должен быть доволен Страница 2

* * *

В кузне царило страшное запустение. Иначе и быть не могло, ибо люди перестали чтить хозяина альвов огня, и он отвернулся от них. Начертав при входе руну Велунда, я вернулся к горну и тронул скрипучие меха. Они нехотя подались. Пламя уж весело потрескивало на углях, когда я спиной ощутил чье-то приближение. В дверях показалась старая Берта, о боги, не знающие жалости, время не пощадило ее. Прихрамывая и помогая себе клюкой, старуха приблизилась, испытующе поглядела на меня: - Этот хутор, должно быть, проклят, - наконец, сказала она, не стала дожидаться ответа и продолжила, - Хотя всемилостивый господь наш велел терпеть, иногда я думаю, что мы зря прогневили прежних богов. - Молчишь, - прокряхтела она. - Я знаю, это твой крест. И у дочери моей тоже свой крест. Так решил Он! - Берта подняла кверху кривоватый палец, рука ее обессилено и обречено упала вниз. Я кивнул старухе. К чему спорить попусту, надо дело править. - Моя дочь сказала, ты искал моего брата. Ума не приложу, с чего бы это она так решила, да и зачем он тебе сдался. Торвильд умер, упокой Господь его душу, он был добрый христианин, и искупил все свои прегрешения. Я снова кивнул старухе и свободной рукой показал, чтобы она продолжала рассказ. - Ты, должно быть, желаешь узнать, почему на весь хутор только мы с Солиг, да еще пара семей... Он тоже скоро переберутся подальше от моря, останемся мы - нам некуда бежать. Не знаю, правда это, или нет, когда я была еще молода, и даже священник поглядывал мне вслед, случилось моему брату приютить у себя мальчика. Он, к слову, был отмечен той же печалью, что и ты, странник, людей дичился, а Торвальду помогал из благодарности. Привязался, точно собачонка, брат спас мальца - пусть зачтется ему это на Страшном суде... Пламя алело, послушные моему знаку альвы трудились на славу, подхватив раскаленный клинок клещами, я погрузил его в раствор, и запахи трав клубами заволокли кузню. - Ты ладно работаешь, парень! - похвалила старая Берта. - Брат тоже знал свое дело. Вот, однажды, и довелось ему подковать - прости меня, Господи осьминогого скакуна. А владелец-то коня возьми, да подари брату кольцо, больно понравилось ярлу искусство, а вернее - тот мальчонка, что немой при кузне обретался. Сменялись. Сама-то я на сносях была, она, Солиг и родилась. Не след Торвильду от язычника подарок принимать, я бы отговорила брата, да пожадничал - принял подарок. И вот с той поры как пирушка, или тинг, всё-то Торвильд о скакуне чудесном рассказывает, да перстенек показывает. Многие желали тот перстень купить никому не продал, уверовал, что может заклад этот большее богатство принести, - посетовала старая Берта. - Как ни хранил Торвильд Одинов дар, а пришлось расстаться с ним. Повадился по осени на хутор ходить жадный датчанин. Едва зерно соберем - даны тут как тут. Ловок их корабль по фьорду пробираться. Мужчин, кто помоложе - раз за разом истребили. Девок портили, одну Солиг и не тронули за то, что "темная" она, и суеверие старое иногда на пользу оборачивается. Хотел Торвильд откупиться от злодеев - вот тогда он перстень и отдал. Одну осень даны не приходили, народ оправился, вздохнул свободно, да через год уже не обошлось. Брат, правда, этого не видел, прибрал Господь душу его на небеса... Вот и опустел хутор. Мы последние тут, и деваться нам некуда. Старая я, век доживаю, помру скоро... - А Солиг - кому она, слепая сдалась? - может, спросила, а, то и, просто, изрекла старуха горькую истину. - Зачем так, матушка! - почти простонала Солиг, мы и не заметили, как девушка добралась до кузни. - Никто не мог знать, что она - Человек! И, вдруг, немому только слепая и суждена? - подумал я, зло приложив молотом раскаленное железо. - Ты хочешь остаться? - изумилась девушка. - Я не брошу вас, - яростно сверкнула мысль, озарив лишь на миг потаенные думы. И она успела, клянусь Одином и Фригг! Это рыжее чудо постигло все мои наивные тайны в то же мгновение...

* * *

... каждое мгновение вот уже много месяцев подряд я слагаю песню, самую лучшую, самую искреннюю вису. Я нем, и тебе никогда, никогда не услышать ее из моих уст, о, Солиг, моя дорогая. Так, сам того не желая, я обделяю тебя, Солиг, обделяю тем светом и теплом, что способна исторгнуть моя душа. Я погружаюсь в ночное небытие с твоим сладким именем на устах, я открываю глаза ранним утром - первое из слов, что я произношу - Солиг! Родная, милая, единственная. Я верю, я чувствую, что все это лишь робкая тропинка к тому безумству, что я еще совершу в твою славу. Ты же дашь мне такие Силы, о которых можно только мечтать, силы жить, способность творить, выдумывать сказочные небылицы, которым, может, станут верить люди, если им поведать, как может быть полна и прекрасна жизнь... И все это ты, все это из-за тебя, Солиг! - Зачем ты играешь со мной, Инегельд! - прошептала Солиг как-то раз. Разве я посмел бы играть с тобой, рыжекудрая волшебница. Знаешь ли ты, что никому до сей поры я не целовал коленей, да, можешь не сомневаться. И ни перед кем еще я не испытывал такого стеснения и преклонения, видишь - мне удалось превозмочь эту юношескую стеснительность, и я коснулся-таки девичьего колена губами, ощутив солоноватую кожу и подрагивающую синюю жилку. И поверь, если бы не твои слова, я не прекращал бы ее целовать, то умиротворяя перестук сердец, то напротив, возмутив его до предела. Твой взгляд, касание твоих одежд ненароком... И сладостная нега охватывает все мое естество, едва я только поймаю легкий ветерок твоего дыхания. Мне много дней снится один и тот же сон. Туманное поле, красное огромное солнце закатывается за гору, сверху донизу поросшую пушистым лесом... А я прижимаю тебя крепко-крепко, обнимаю, покрывая поцелуями лицо и шею, и плечики, и эти руки, и шепчу: "На что мне мир без Тебя, любимая! Зачем мне этот мир?" Я так долго ждал тебя. Тебя одну, непохожую ни на кого, единственную из всех женщин, понимающую без слов. Я молчу, потому что мысли пусты и невыразительны, если не смотреть в глаза. И все-таки внемли мне, Солиг, внемли же мне, немому. И я не совру ни единой мыслью, ни единым непроизнесенным словом. - Нет, не торопи меня, Инегельд! - отвечала Солиг, - Ты видишь кругом совсем не то, что чувствую я. Да, она видела мир "темными" глазами, и она пела о том, завораживая душу и рассудок. Как я мог ее торопить? И кто я был для Солиг? И кем она была для меня?

* * *

Предоставленные самим себе, события текут от плохого к худшему - надо было давно покинуть это мертвое селение, приближалась осень... А мир был так огромен, я знал это. Огромен, и потому, наверно, казался девушке враждебным и чужим в сравнении с тем родным, сотканным из запахов моря и звуков колышущегося вереска мирком Несьяр. Старая Берта совсем разболелась, и очень некстати, потому что последние две семьи, собрав пожитки, двинулись прочь от побережья. Ближайшее селение, куда прежний священник Несьяр увел паству, лежало к северу, и выйдя засветло хорошим шагом я к полудню был уже там. Мне не раз приходилось бывать на новом хуторе, народ прослышал, что в округе завелся справный кузнец. Кое-что мне и в самом деле удавалось получше Торвильда, да навык тут был ни при чем. Готов поклясться, правда, что сработанные мной мечи рубили не хуже освященных в серебряной купели. Руды в Несьяр выходили на поверхность - еще Торвильд показал мне это место. В тот памятный день, рискуя разбудить чуткую Солиг, я осторожно прокрался мимо ее комнатушки, выскользнул за дверь и двинулся уже знакомой лесной тропой, неся за плечами нехитрый груз, что предстояло выложить за муку, полученную мной в долг еще десять дней назад. Я не одолел полпути, хотя уже показался знаменитый на всю округу плакун-камень, громадный валун принесенный с севера могучими снежными великанами в незапамятные времена. Возле камня, укутанный в длинную выцветшую суфь, мне померещился старик. Окладистая борода, спадавшая на широченную грудь блеснула издали серебром. Будь он даже в той несносной широкополой шляпе - даже тогда у меня не возникло бы и тени сомнений. Еще пара шагов, но видение растаяло, словно утренний туман. - Харр! Харр! - выкрикнул черный, как смоль, ворон, снявшись с ели, он спикировал на камень и зыркнул на меня злым человечьим оком. Клюв навьей птицы был окровавлен. Сбросив ношу наземь, я со всех ног бросился назад. - Ха! Ха! Хар! Хар! - неслось мне во след.