Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин Страница 20

Но тут Хейбер встал из-за стола:

– Извините, Джордж, но мисс Лелаш я втягивать не разрешаю. Она не специалист. Отвечать с ее стороны было бы некорректно. У нас сеанс с психиатром. Она пришла, чтобы пронаблюдать за работой «Усилителя», и больше ничего. Так что извините, но нет.

Орр побледнел, кожа на скулах натянулась. Он сверлил глазами Хейбера. И молчал.

– В общем, мы зашли в тупик, и выход, увы, только один. Гордиев узел надо разрубить. Не обижайтесь, мисс Лелаш, но, как видите, дело в вас. На данном этапе этот разговор не предполагает третьего участника, даже если он не вмешивается. Лучше всего сделать перерыв. Прямо сейчас. Продолжим завтра в четыре. Хорошо, Джордж?

Орр встал, но к выходу не пошел.

– Вам никогда не приходило в голову, доктор Хейбер, – сказал он довольно тихо, но слегка заикаясь, – что есть и другие люди, как я? Что нашу действительность все время у нас из-под ног забирают и меняют, только мы об этом не догадываемся? Знает только сновидец и те, кто знает его сон. Если так, наверное, действительно лучше не знать. И без того все запутано.

С дружелюбными, ободряющими общими фразами Хейбер проводил его до двери и распрощался.

– Вы попали на момент кризиса, – сказал он Лелаш, закрывая дверь.

Он вытер пот со лба и обозначил на лице и в интонациях усталость и беспокойство.

– Уф, ну и денек! А тут еще наблюдатель.

– Было чрезвычайно интересно, – сказала она, звякнув браслетами.

– Он не безнадежен. После такого, как сегодня, даже у меня наступило бы разочарование. Но все-таки у него есть шанс, вполне реальный, избавиться от этого наваждения, от дикого страха перед сновидениями. Проблема в том, что это наваждение имеет сложную структуру и увяз в нем далеко не глупый мозг; он моментально сплетает для себя новые сети и путается в них… Жаль, что его не прислали к врачу еще подростком, лет десять назад, хотя, конечно, десять лет назад только-только началось Выздоровление. Ну или хотя бы год назад, когда он еще не начал глушить чувство реальности наркотиками. Но вообще, он старается, работает над собой и, может, еще придет к нормальному восприятию действительности.

– Но вы сказали, у него нет психоза, – с легким сомнением сказала мисс Лелаш.

– Все верно. Я сказал – расстройство. Может, конечно, съехать и дальше – тогда уж до конца. Например, в сторону кататонической шизофрении. Пациент с расстройством может дойти до психотического состояния точно так же, как и здоровый человек.

Он не мог больше говорить, слова пересыхали на языке и превращались в обрывки иссушенной чепухи. Ему начало казаться, что он уже много часов извергает из себя бессмысленную речь и управлять этим процессом больше не может. К счастью, мисс Лелаш, судя по всему, тоже выдохлась. Она щелкнула, лязгнула, пожала ему руку и ушла.

Первым делом Хейбер направился к спрятанному в стенной панели около кушетки пленочному магнитофону, который записывал все его встречи с пациентами. Не подающие сигналов самописцы полагались только психотерапевтам и сотрудникам Службы разведки. Запись последнего часа он стер.

Затем сел за свой массивный стол, открыл нижний ящик, достал бутылку и стакан и щедро плеснул себе бурбона. Боже мой, еще полчаса назад бурбона не было уже лет двадцать как. При населении в семь миллиардов зерно представляло слишком большую ценность, чтобы пускать его на спиртное. Выпить было нечего, кроме псевдопива и – для врачей – чистого спирта: бутылка с ним и была у него в столе полчаса назад.

Он выпил половину налитого одним глотком и задумался. Посмотрел в окно. Потом подошел к окну и стал смотреть на деревья и крыши. Сто тысяч душ. Над сонной рекой начал сгущаться вечер, но исполинские горы все так же ясно стояли вдали, освещенные ровным верховым светом.

– За перемены к лучшему! – сказал Хейбер, отсалютовал бокалом своему творению и с наслаждением допил виски одним долгим глотком.

6

Может статься, нам предстоит узнать… что наши труды только начинаются и что никогда ниоткуда не придет ни тени помощи, за исключением той, что подает невыразимое и немыслимое Время. Возможно, мы узнаем, что бесконечный вихрь смертей и рождений, из которого не в наших силах выбраться, есть дело наших рук, наших устремлений; что силы, связующие миры, суть ошибки Прошлого; что вечная скорбь есть лишь вечный голод неутолимого желания и что сгоревшие солнца вновь воспламеняются неугасимой страстью исчезнувших жизней.

Лафкадио Хирн. Из глубин Востока

Джордж Орр занимал квартиру на верхнем этаже старого деревянного каркасного дома на Корбетт-авеню, на склоне холма. Район был непрезентабельный, и местные развалюхи стояли здесь по сто лет и больше. Его квартира могла похвастаться тремя большими комнатами, старинной глубокой ванной на изогнутых ножках и видом на крыши и на реку, по которой вверх и вниз шли корабли, прогулочные яхты и плоты и над которой сновали чайки и петляли огромные стаи голубей.

Разумеется, он прекрасно помнил и другую свою квартиру – однушку восемь на одиннадцать футов с выдвижной плитой, надувной кроватью и общим санузлом в коридоре с линолеумом на восемнадцатом этаже комплекса «Корбетт кондоминиум», которого никогда не существовало.

Он вышел из трамвая на Уитакер-стрит, поднялся вверх по улице, зашел в просторный сумрачный подъезд, открыл дверь, бросил портфель на пол, сам рухнул на кровать, и самообладание оставило его. В смятении, страхе и душевной муке, чувствуя себя изможденным, Орр судорожно повторял: «Надо что-то делать, надо что-то делать», но не знал что. Он никогда не знал, что делать. Он привык делать то, что напрашивалось, что казалось логичным, не задавал вопросов, не принуждал себя и лишний раз не волновался. Но, когда он начал принимать наркотики, эта невозмутимость его покинула, и на ее место пришла потерянность. Надо действовать, нельзя не действовать. Довольно позволять Хейберу собой пользоваться. Он должен взять собственную судьбу в свои руки.

Орр вытянул руки и взглянул на них, потом закрыл ими лицо; оно было мокрое от слез. «Да что ж такое, черт побери! – думал он горько. – Что я за мужчина? Слезы на бороде. Конечно, Хейбер меня использует. А как иначе? Ни сил, ни характера. Я для того и родился, чтобы меня использовали. Нет у меня судьбы. Есть только сны. Да и снами теперь