Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. Страница 20

"Назвался груздем — полезай в кузов", говорят в России. В мои обязанности входила вся инструментальная часть. Легко было сказать: используйте более твердый металл, — для обработки металла инструменты должны быть еще более твердыми, для изготовления инструментов — еще, и так до бесконечности. Хитрые приемы, которыми разрывают этот порочный круг, составляют целую науку, которую мне пришлось осваивать на ходу. Прежние знания оказались совершенно недостаточны, а в поисках нужного приходилось не раз выезжать за пределы Франции — в соседние лотарингские и рейнские города, ремесленники которых заслуженно славятся своим искусством. В придачу к инструментам, Штайнер постепенно переложил на меня закупку железа и прочих материалов, а потом еще ведение книг — хоть я и приехал из Италии, познакомиться с итальянской бухгалтерией сподобился только здесь. По молодости лет я совершенно не обладал умением уклоняться от дел или перекладывать их на подчиненных, пытался все делать сам, силы не берёг и рад был набрать забот побольше, чтобы не оставлять места всегда готовой наброситься тоске. Управляющий вел себя чрезвычайно любезно, его голубоглазая супруга — тоже, только сынишка лет семи (старший из их детей) все порывался застрелить из игрушечного пистолета. С первых же дней Штайнеры предложили мне, ради экономии, столоваться у них, на что я согласился, день ото дня привыкая к идиллическим семейным трапезам, столь непохожим на завтраки у воинственной тетушки Джулианы. Дела служебные обыкновенно обсуждались за столом, где неудобно было резко спорить с хозяином дома, в результате мне приходилось чаще, чем следовало, уступать и откладывать применение своих инвенций, коим всегда находились препятствия. Новшества, придуманные вместе с профессором перед его гибелью, я старался вообще не вспоминать. Служба становилась все более однообразной, рутинной, и это меня поначалу устраивало. Я слишком долго жил мечтами о чудесном оружии, небывалых подвигах, ослепительной военной карьере — надо было учиться не витать в облаках, а ходить по грешной земле, как все нормальные люди. Год пролетел в трудах, совсем незаметно, второй катился так же, только назойливая вежливость Штайнера почему-то стала раздражать. Его желание поддерживать налаженный ход работ, избегая перемен, было понятно, однако мне, по свойству характера, любое занятие начинало казаться нестерпимо скучным, как только в нем исчезала прелесть новизны.

Жалованье превосходило мои потребности, и раз уж управляющий не соглашался тратить казенные средства на оружейные опыты, я стал проводить их на свои, покупая материалы и доплачивая мастерам за сверхурочную работу из собственных денег. Совершенствуясь в науках и ремеслах, я оставался весьма наивен, а временами просто глуп во многом, что касалось человеческих отношений, и совсем не предполагал, что моя карьера французского оружейника рухнет из-за этих опрометчивых экспериментов. Мне даже в голову не пришло попробовать взглянуть на дело глазами Штайнера, который за слащавой любезностью скрывал беспокойство и дух соперничества. Вот навязали ему в помощники молодого, но деятельного и хорошо выученного парижанина — оспаривать решение инспектора неразумно, лучше потихоньку оттеснять наглеца на скользкую почву, денежную и хозяйственную, где он по неопытности непременно ошибется или проворуется, и не давать делать в мастерских никаких улучшений, а то, не дай Бог, получится. Бескорыстие вообще обычно вызывает подозрения, мои же действия окончательно убедили немца, что слишком шустрый помощник хочет отличиться перед начальством и метит на его, Штайнера, место. Я никогда не узнал, он ли подстроил обман или случай так совпал, а ему только осталось оклеветать меня перед де Бриенном, но интрига получилась неотразимой. Заплатив крупный задаток из казенных денег за партию полосового железа, я не смог потом найти ни железа, ни купца, а инспектор получил какие-то сведения, указывающие на мой сговор с жуликами. Не слушая оправданий (я сопротивлялся довольно слабо, чувствуя вину за то, что дал себя обмануть), де Бриенн просто выгнал меня прочь, удержав хранившееся в конторе жалованье за последние месяцы в погашение убытка.

Шагая по раскрашенным осенними красками холмам восточной Шампани, я продолжал на ходу бормотать фразы, которые не успел высказать инспектору в лицо. Мой багаж был точно таков же, как на пути сюда: слесарные инструменты, пара книг и узелок с бельем, только вместо кареты инспектора транспортом служили собственные ноги. Выйдя наутро из самой дешевой шалонской гостиницы и встряхнув на ладони оставшиеся монеты, я призадумался: о почтовой карете нечего и мечтать, пешком до Парижа — больше недели. Надо и на еду и на ночлег, зима на носу, под деревом не поспишь. Денег никак не хватало, и я вышел из положения по-русски, купив на все оставшиеся большую бутылку местного вина. Жизнь скоро перестала казаться мрачной. Поделившись вином с попутчиками-савоярами, решил зарабатывать так же, как они, только не трубы печные чистить, а слесарным делом промышлять во всех придорожных деревнях и городках. Входя в Париж, я был преисполнен презрения к своим гонителям: до голодной смерти им меня никогда не довести, даже понравилось изображать бродячего ремесленника. Однако в столице надо было как-то определяться. Не найдя сразу людей, на которых рассчитывал, я зашел подкрепиться в хорошо известный всем студентам трактир неподалеку от университета и, задумчиво пережевывая черствый хлеб, вдруг услышал:

— Да это же сам Александр Великий! Какими судьбами?!

Только ближайшие друзья по университету иногда называли меня таким прозвищем. Я поднял голову: слегка подвыпивший, с офицерским шарфом напоказ, передо мной стоял Даниэль, один из тех, с кем я семь лет назад здесь же, за соседним столом, обсуждал лунных жителей.

— Мне скоро в полк отправляться, вот и прощаемся с Парижем. Пируем вовсю! Давай с нами.

За легкой занавеской, отделявшей чуть более чистый угол от главного зала, сидела уже довольно веселая компания таких же, как Даниэль, молодых офицеров и кандидатов на офицерский чин (во французской армии — совершенно официальный статус). Выпив с ними за знакомство и рассказав историю своих злоключений, я встретил самую искреннюю и горячую поддержку:

— Ну и черт с ними!

— Что от них ждать, мошенников!

— Крысы тыловые!

— Иди лучше к нам в полк!

— А что, Александр, может, правда — к нам? Д-друзья! Я не встречал человека, который бы так любил оружие! Ты… Т-тебя надо — в офицеры!

С трудом удалось утихомирить Даниэля, который в порыве дружбы пытался меня расцеловать, роняя бутылки. Против ожиданий, он вспомнил этот разговор на следующее утро. На возражения, что без денег и протекции никто меня в офицеры не возьмет, он солидно ответил: