Георгий Бовин - Дети Земли Страница 20

Все шумно переговаривались. Только два человека остались бездеятельными: Галя и Игорь Никитич. Они сидели у разных сторон стола и пассивно рассматривали незнакомые и поэтому почти ничего не говорящие им лица, рассеянно хваля и упитанных карапузов и славных стариков, всех, чьи фотографии попадали им в руки.

Гале было грустно. Ну что она могла показать? Фотографии двух-трёх институтских подруг? Или себя в купальном костюме на пляже? На всём свете у неё не было ни одного родного человека! Она попала в детский дом двухлетним ребёнком, и у неё не осталось от прошлого никаких сувениров. Пожалуй, первый раз в жизни она ощутила себя одинокой, хотя вокруг сидели самые близкие друзья. Её вывел из задумчивости хрипловатый басок профессора Синицына:

— А что же вы, Игорь Никитич, не показываете своих семейных?

Галя встрепенулась и насторожилась. Она вспомнила рассказ Ольги Александровны о трагической гибели семьи Белова, и ей стало так больно за него, что на глазах навернулись слёзы. Но никто не понимал бестактности вопроса Николая Михайловича. Все, кроме потупившейся Ольги Александровны, смотрели с вежливым, равнодушным любопытством.

Лицо Белова оставалось спокойным. Он медленно обвёл взглядом сидящих за столом.

— У меня нет ни жены, ни детей. Они давным-давно умерли… Я никогда не вынимаю их фотографии. Их облик и без того всегда стоит у меня перед глазами. Я, как мотылёк, потерявший подругу, — продолжал он негромко, — никогда уж не найду себе другой. А ребёнок…

— Простите, ради бога, Игорь Никитич, — прервал Синицын. Я вас не понимаю. Ведь мотылёк — это символ непостоянства, ветрености, легкомыслия. Зачем вам понадобилось такое странное сравнение?

Подобие вялой улыбки промелькнуло на губах Белова.

— Не судите поверхностно, дорогой Николай Михайлович! Все бабочки летают парами и никогда друг друга не оставляют. Да вы попросите Константина Степановича, он вам расскажет по этому поводу кое-что из области китайского фольклора.

Все обернулись к Константину Степановичу и наперебой стали просить его рассказать историю о бабочках. Одна лишь Галя молчала. В мыслях она готова была разорвать этого противного Синицына за то, что он так не вовремя ввязался в разговор.

Как-то за завтраком, на исходе первого месяца полёта, Игорь Никитич при всех спросил Ольгу Александровну, достаточно ли хорошо команда освоилась с отсутствием тяжести, чтобы сделать вылазку в космическое пространство. Ольга Александровна поняла шутливый тон Белова и, не обращая ни малейшего внимания на красноречивые взгляды молодёжи, нарочито долго обдумывала ответ, как бы не зная, на что решиться. Наконец, к общему облегчению, ответила утвердительно.

Сразу же после завтрака начались сборы. Из кладовой были извлечены скафандры, обогреватели, тросы и прочее снаряжение. Несмотря на то что на Земле всё оборудование было тщательно проверено, а скафандры изготовлены индивидуально по фигуре каждого из участников экспедиции, Белов настоял на повторной проверке. Никаких дефектов обнаружено не было, и вскоре Игорь Никитич, Сидоренко, Синицын и Галя заперлись в пропускнике. Остальные члены экипажа должны были на всякий случай остаться на корабле и выйти на «прогулку» во вторую очередь.

По мере того как из пропускника выкачивался воздух, распираемые изнутри оболочки скафандров натягивались сильней и сильней, и если бы не жёсткие каркасы, которые придавали им форму человеческого тела, скафандры раздулись бы, как огромные мешки. Но каркасы хорошо выполняли своё назначение, и хотя давление внутри достигало целой атмосферы, скафандры почти не стесняли свободы движений. При любых положениях рук и ног объём их оставался неизменным, и человеку, шевелясь, не нужно было преодолевать сопротивление сжимаемого воздуха.

Катушки с тонкими тросами, соединявшими космических путешественников с кораблём, были тщательно пристёгнуты к скафандрам, а концы тросов прикреплены к кораблю с помощью особых штепселей-карабинчиков. Тросы были свиты из тонких струн, покрытых изолирующим лаком. По ним с момента присоединения штепселя к проводке пропускался электрический ток, чтобы части троса, попавшие в тень или вытянутые параллельно солнечным лучам, не переохладились под влиянием космического холода и не стали бы хрупкими.

Гнутые, с широким углом обзора смотровые окна в скафандрах были сделаны из тонкого небьющегося стекла, которое поглощало коротковолновую часть солнечного спектра. Ткань была изготовлена из многослойного прорезиненного полотна. Чтобы она сохранила эластичность, внутри между её слоями были заложены изолированные друг от друга обогревательные сетки из тончайшей серебряной проволоки, по которым также пропускался электрический ток.

Миниатюрные аппараты для очистки воздуха в скафандрах точно копировали стационарный аппарат, очищавший воздух в жилых помещениях корабля и основанный на выжигании органических веществ и вымораживании углекислоты.

Радиотелефон позволял путешественникам переговариваться и между собой и с теми, кто находился в кабине, в которой были установлены микрофон и репродуктор. Впрочем, каждый мог по желанию выключать свой телефон, если общий разговор почему-либо мешал.

Когда давление воздуха в пропускной камере упало до тысячных долей атмосферы, Игорь Никитич повернул выключатель, и массивная наружная дверь медленно отошла в сторону, открывая путь в космическую бездну.

Столпившись у выходного отверстия, путешественники с любопытством выглядывали наружу. Каждому было немного не по себе, хотя внешне все старались держаться спокойно. За дверью зияла чёрная немая пустота. Миллионы километров отделяли людей от Земли, которая давно уже превратилась лишь в очень яркую звезду. Заглядывавшее сбоку Солнце сияло на расстоянии ста сорока двух миллионов километров, а немигаюшие, непривычно яркие звёзды были так далеки, что даже мысль останавливалась, бессильная перекинуть, мост через эту чудовищную бездну.

Гале захотелось съёжиться в комочек и спрятаться за широкую спину Белова. Её невесомому телу не грозило падение в пустоту. Но инстинкт заставлял её изо всех сил цепляться за поручни. Сердце томительно ныло, Одно дело из хорошо знакомой, обжитой кабины смотреть в окна на Солнце и звёзды, которые оттуда казались на привычных «земных» расстояниях, и совсем другое — покинуть такую родную оболочку корабля и, оставаясь связанной с ней лишь эфемерной ниточкой троса, устремляться в грозное Ничто.

А тут ещё начался оптический обман, о котором давно предупреждал Константин Степанович: стоило, упустить из поля зрения Солнце, как бесчисленные колючие огоньки звёзд начинали то приближаться, то удаляться.