Филип Дик - Кланы Альфанской Луны Страница 20

Но следовало подготовиться и к более худшему.

Агрессивность маньяков в худшем случае проявлялась в виде приступов плохого настроения, кратковременных оргий разрушения, которые постепенно сходили на нет. Параноики были гораздо опаснее; можно было предсказать, что их постоянная враждебность вместо того, чтобы со временем ослабеть, выкристаллизуется в идеально спланированные действия. Параноик — это расчетливый аналитик, его действия обдуманны, а каждый поступок является частью общей схемы. Его враждебность не обязательно претворяется в действие, но лечение вызывает лишь ухудшение состояния больного. В этих случаях лечение, даже точный диагноз почти невозможны. Как и гебефреников, параноиков нельзя вернуть к нормальной жизни.

Но в отличие от маниакальной депрессии, гебефрении или кататонической шизофрении, паранойя выглядела вполне рациональной. Формально последовательность логических рассуждений не выказывала никаких отклонений, хотя внутри себя параноик страдал от радикальнейшего перерождения разума. Он не способен к сочувствию, не может представить себя на месте другого живого существа. Поэтому другие люди для него практически не существуют, являются просто внешними объектами, которые воздействуют или не воздействуют на него. Десятки лет назад бытовало модное утверждение, что параноики неспособны любить. Это неправда. Параноик испытывает любовь, и как нечто, дарованное ему другими, и как свое собственное чувство. Однако в этом есть одно маленькое «но»: параноик ощущает любовь, как проявление ненависти.

— Согласно моей теории, — сказала Мэри Дэну Мэйджбуму, — в этом обществе должно быть несколько типов психических заболеваний формирующих иерархию, похожую на касты древней Индии. Люди, которых мы видим здесь — гебефреники — аналог неприкасаемых. Маньяки в таком случае являются кастой бесстрашных воинов, одной из высших.

— Самураи, — сказал Мэйджбум. — Как в Японии.

— Верно, — подтвердила Мэри. — Параноики, точнее параноидальные шизофреники, представляют в этом случае касту брахманов, ответственную за развитие политической идеологии, и общественных программ и имеют представление обо всем мире. А обычные шизофреники… — она задумалась. — Они соответствуют касте вайшиев, хотя некоторые могут быть религиозными пророками, как и некоторые гебы. Правда, гебы продуцируют аскетов, тогда как из шизофреников выходят, по преимуществу, догматики. Люди с симптомами полиморфной шизофрении становятся творческой частью общества, выдвигающей новые идеи. — Она попыталась вспомнить другие категории. — Могут быть и иные: с чрезмерной нервной возбудимостью, психотическими нарушениями, являющимися продвинутой формой психостении, невроза навязчивых состояний. Эти люди обычно становятся чинушами, исполняющими второстепенные задания. Их консерватизм уравновешивает радикализм полиморфных шизофреников, обеспечивая обществу стабильность.

— Значит, получается, что все в порядке… — Мэйджбум махнул рукой. — Чем же это общество отличается от общества Терры?

Мэри обдумала его вопрос — совсем неплохой для неспециалиста.

— Нет ответа? — спросил Мэйджбум.

— Разумеется, ответ есть. В этом обществе руководство лежит, конечно, на параноиках. Они представляют наиболее яркие индивидуальности в смысле инициативности, интеллекта и других врожденных способностей. Разумеется, у них есть проблемы с маньяками, которые хотят перехватить руль. Между этими двумя кастами отношения всегда будут напряженными. Но, видишь ли, в случае параноиков, определяющих идеологическую линию, доминирующим чувством будет ненависть, направленная в две стороны: руководство будет ненавидеть всех за пределами своего собственного анклава и, разумеется, будет убеждено, что все прочие тоже ненавидят их. А это может ввергнуть общество в иллюзорную борьбу, в битву с врагом, которого не существует.

— Почему так происходит?

— Потому, — ответила она, — что результаты всегда будут одинаковы, независимо от того, как это началось. Окончательная изоляция этих людей — вот каким будет окончательный результат их общей деятельности, постепенное, но необратимое отсечение от прочих живых существ.

— Но разве так плохо быть экономически независимым?

— Нет, — сказала Мэри. — Это не экономическая независимость, это что-то другое, чего мы с тобой не можем себе представить. Помнишь старые эксперименты с полной изоляцией людей? Вернемся в середину двадцатого века, когда только изучали возможность полетов в космос и пребывания там человека. Дни, а потом недели со все меньшим числом раздражителей… Помнишь, каков был результат, когда человека поместили в камеру, куда не доходили никакие импульсы?

— Ясно, — ответил Мэйджбум. — На фоне сенсорного голода начинают развиваться галлюцинации.

Мэри кивнула.

— Слуховые, зрительные, осязательные и обонятельные галлюцинации заменяют отсутствующие раздражители. По интенсивности ощущений они могут соперничать с реальностью, вызывая в результате болезненные состояния. Галлюцинации, возникшие под действием психотропных средств, могут вызвать приступы страха, которые были бы невозможны в обычных условиях.

— Почему?

— Потому что они идеальны. Они создаются в системе «чувство-рецептор» и вызывают обратное напряжение, идущее не из какого-то внешнего источника, а из собственной нервной системы человека. Он не может от этого изолироваться и знает об этом. Ремиссия невозможна.

— А как это будет выглядеть здесь? — спросил Мэйджбум. — Мне кажется, ты этого не знаешь.

— Я могу ответить, но это нелегко. Я еще не знаю, как далеко продвинулось это общество. Ответ зависит от степени его изоляции и частично от индивидуумов, которые его образуют. Вскоре мы узнаем это по их отношению к нам. Гебы, которых мы видим здесь… — Она указала на лачуги по обе стороны дороги. — Их отношение к нам не может служить индикатором. Но если говорить о параноиках или маньяках, то пусть даже некоторая доля галлюцинаций, психологической проекции и составляет часть их видения мира, но они в какой-то степени воспринимают и объективную действительность. Впрочем, наше присутствие здесь усилит их восприимчивость к галлюцинациям. К этому нам надо быть готовыми. Видения примут форму восприятия нас как крайней угрозы. Нас и наш корабль будут считать ужасающими. Несомненно, они увидят в нас авангард захватчиков, собирающихся уничтожить их общество и сделать из него собственную колонию.

— Но ведь это правда. Мы хотим захватить власть и вернуть их туда, где они были двадцать пять лет назад, Мы собираемся подвергнуть их принудительной госпитализации, то есть, ввергнуть в неволю.