Сергей Минцлов - Царь царей... Страница 20

Узкая тропка, по которой ехали путешественники, становилась все незаметнее, глохла и наконец исчезла окончательно. Перед остановившимися всадниками встала темной стеной густая тайга; слева и справа подымались кручи гор. Из-за высоких мохнатых елей, пихт и лиственниц выставляли свои густые вершины цари сибирских лесов — красностволые кедры; чуть слышный звон, словно далекая, далекая молвь, сливался с тишиной тайги.

— Куда ехать? — проговорил татарин, заставляя сделать поворот конька своего. — Мой говорил — дорога нет никакой; сама теперь видишь — нет! тайга, гора кругом!

— Надо, брат, без дороги ехать, ничего не поделаешь! — ответил Михаил Степанович и, вынув из кармана компас и карту, на которой красной чертой обозначена была на совещании Иваном Яковлевичем дорога, определил направление. — Вот куда, — заявил он, рубнув ребром ладони воздух по направлению к тайге.

Татарин, с явным недоумением на лице, тронул каблуками востроносых сапог бока лошади.

Отряд вступил в вековой бор; торжественная тишина и сырость охватили со всех сторон. Никто не проронил ни слова; все, кроме Михаила Степановича и татарина, в первый раз еще углублялись в неведомый, извечный лес; мощь и величие его действовали подавляюще.

Ехать с каждым шагом вперед становилось все затруднительнее; гигантские, не в обхват и пяти человекам, стволы деревьев поминутно преграждали дорогу и приходилось делать зигзаги и объезжать их; лошади одна за другой проваливались по брюхо в ямы, покрытые сверху буреломом; густые, колючие шатры елей не щадили боков и лиц всадников. Больше всех доставалось Павлу Андреевичу, не решавшемуся отпустить гриву лошади и хоть раз защитить лицо руками. Предвидя особенно хлесткий удар какой-нибудь злокозненной ветки, он крепко зажмуривал глаза и только покряхтывал, получив его. Порядочно доставалось и остальным.

Перед полуднем отряд выбрался на небольшую поляну с ручьем, и решено было сделать привал.

Павел Андреевич с трудом слез с зашатавшейся лошади и, передав повод татарину, направился, широко расставляя ноги, к Михаилу Степановичу. Тот хлопотал над устройством завтрака.

Свирид Онуфриевич, дымя трубкой и посмеиваясь, глядел на приближавшаяся палеонтолога.

— Что это вы, батенька, ножками-то как циркулем движете? — заметил он.

Павел Андреевич уселся на траву возле разостланной на ней салфетки, и вытащив из своей сумки ножик и вилку, приготовился к уничтожению предстоявшего завтрака.

— Оттого, маменька, ответил он, — что земля наша велика и обильна, а благоустройства в ней нет, — устал!

На тарелках появились жаренные тетерьки — плод охоты Свирида Онуфриевича, хлеб и две коробки с консервами, которыми запасся в Москве предусмотрительный Михаил Степанович.

Путешественники разместились, кто поджав под себя ноги, кто на коленях, и приступили к закуске.

Слуги расположились поодаль.

Только что охотник успел отправить в рот изрядный кусок хлеба с маринованной рыбой, как Кузька, не сводивший с него глаз, вдруг понюхал воздух и, слабо визгнув, так прижался к хозяину, что чуть не опрокинул его.

— Тубо! — грозно крикнул Свирид Онуфриевич. — С ума ты сошел?… Что бы это могло быть? — прибавил он, заслышав тревогу среди привязанных лошадей и оборачиваясь.

Кони, натянув повода, сбились в тесную кучу и, храпя, с силой брыкали воздух; между тем. ничего видно не было.

Татарин бросился к ним, вскочил и побежал и Василий.

— Что за притча? — проговорил, подымаясь и хватая ружье, охотник.

— Медведь гулял! — как бы отвечая ему, долетел из зарослей подавленный возглас татарина. — Ходи скорей сюда!

Свирид Онуфриевич кинулся на зов, на бегу перезаряжая двустволку патронами с пулями; Михаил Степанович выхватил из кармана револьвер и пустился догонять его. Антон и Филипп поспешили к бившимся лошадям.

На поляне остались только Иван Яковлевич и Павел Андреевич.

— Не пойти ли и нам помочь? — сказал встревоженный ученый.

Павел Андреевич дожевывал кусок рыбы, остававшейся с минуту неподвижно во рту у него.

— Как? — спросил он, проглотив рыбу. — Вы умеете стрелять?

— Нет, но…

— Лучше дозавтракаем, — спокойно закончил палеонтолог, — медведя и без нас убьют, — не важная особа, не тигр! Мы только помешаем им.

— Вы думаете, убьют?

— Непременно, — если только он не уйдет, конечно! Сви-рид Онуфриевич великий мастак в стрельбе. Попробуйте-ка маринад, — прелесть, я вам доложу!

— В первый раз слышу от вас похвалу нашему охотнику, — заметил старый ученый, успокаиваясь и принимаясь за вилку с ножом.

— Милые бранятся, только тешатся, — ответил палеонтолог. — Что с вами, Иван Яковлевич?! — с испугом добавил он, увидав, что лицо старого ученого вдруг вытянулось и побледнело как алебастр; руки Ивана Яковлевича опустились.

— Вам дурно…

Павел Андреевич не договорив, ахнул, отшатнулся насколько мог и уставился влево: почти над самым плечом его выставилась из темно-зеленой каймы еловых ветвей огромная мохнатая голова медведя.

Собеседники оледенели.

Без малейших попыток спастись глядели оба на страшного зверя, сопя поводившего черным носом над Павлом Андреевичем.

Лица обоих ощущали горячее дыхание медведя.

— Я не видел ни леса, ни зверя, ни Ивана Яковлевича, ничего, словом! — рассказывал после палеонтолог. — Кругом вдруг встал зеленоватый туман, и в нем вычеканилось серое пятно и маленькие злые глаза на нем. Чувствовал, что это смерть; жизнь уже порвалась во мне; сейчас, сию секунду должно было начаться безобразное терзание того, что осталось — моего тела. Уверяю вас, тела я уже не чувствовал: я был дух. Каждый испытывал в детстве особо жуткое чувство, когда видел во сне, что падает и несется в бездну. Это чувство — предтеча смерти. Хлороформируемые испытывают то же. Перейдете через него — и вы или очнулись или же нет ничего… темно, конец всему…

Медведь нагнулся и медленно обнюхал лицо и шею палеонтолога, почти лежавшего на земле, затем повернул морду и свиные глазки его устремились на Ивана Яковлевича.

— Тпрусенька, тпрусенька… — осилив немоту, пролепетал тот звуки, какими подманивают коров. — Тпрусень-ка…

Рука Ивана Яковлевича протянулась с крепко зажатым в ней куском хлеба к морде медведя.

Буро-грязная шерсть на шее зверя встала дыбом. Он зарычал, и одновременно страшный человеческий вопль раздался позади на поляне: Антон, укрепив привязи лошадей, пошел обратно и вдруг, увидав своего барина почти в пасти медведя, закричал и, вне себя от ужаса, безоружный кинулся к нему на выручку.