Вадим Зеликовский - Опознанный летающий объект или двоюродные братья по разуму Страница 20

Глава 19

ПО ЗАКОНАМ ЖАНРА

Быть директором картины - это значит сочетать в себе талант руководителя с талантом подчиненного

Ф. Кривин

"Двенадцать часов, а у нас еще конь не валялся!" Сколько раз в жизни он произносил эту фразу? Не сосчитать. И сразу вслед за ней: "Кого ждем? Почему не снимаем?" В том смысле: кто виноват? Потому что главное всегда найти виноватого. На иных фильмах весь творческий процесс сводился к этому. И, как правило, поиски его обычно начинались с такой, с виду невинной фразы. Так что с годами, прежде чем произнести ее, он начал очень хорошо задумываться, стараясь учесть все возможные последствия. Иногда его мудрость простиралась настолько далеко, что фильм, несмотря ни на что, получался. Так что его принято было считать хорошим директором. Официально. А иногда и самым лучшим. Это когда он вытягивал заведомо безнадежные картины. С которыми было все ясно еще тогда, когда с автором заключали договор. Уже в этот момент, он мог полностью предсказать, чем это кончится. И не только он. Потому что для этого не нужно было быть семи пядей во лбу. Одного взгляда достаточно; Тем не менее все закрывали глаза и договор заключался. Фантастика! Но за долгие годы работы в кино он и не такое видел и постепенно смирился. Единственное к чему он так и не мог привыкнуть, так это к двусмысленности своего положения: отвечаешь за все ты, а командует режиссер. Чаще всего в мегафон. До боли в ушах. Почему он сам не стал режиссером? По наивности и душевной честности. В молодости он наивно полагал, что для того, чтобы снимать кино нужен талант, а, трезво глядя на себя, он такового не находил. Позже, когда он убедился, что талант вовсе не обязателен, а зачастую просто вреден, так как мешает его обладателю доделать ленту до конца, следуя рекомендациям Госкино, все же порядочность пересилила соблазн. Но без кино жизнь казалась ему бессмысленной и он стал директором фильма. Сначала одного, потом другого, потом десятка... Талантливым! Говорили, что он на этом деле собаку съел. Возможно. Никто этой собаки не видел. Так что может и не ел он ее. Но то, что он на этом деле поседел, а потом и полысел сомнению не подвергается. Результат был налицо. Всегда улыбающееся. Нет, он не был весельчаком. Просто любил делать невозможное. А поскольку кино почему-то делали не "благодаря", а "вопреки", то есть "не смотря ни на что...", а чаще всего "не глядя", это была единственная возможность добиваться успеха в безнадежном предприятии. Звали его подходяще - Михаил Аркадьевич. Вот только фамилия подкачала Бялый, почему-то через "я". Какой это был неунывающий человек ясно из того, что он единственный за три недели беспрерывных гроз не утратил присутствия духа и ни одной из своих улыбок. Киностудия в эти дни напоминала большой аэропорт, в котором нелетную погоду объявили сразу по всем направлениям. По коридорам слонялось без дела немыслимое количество народа, вступая в ненужные разговоры, переходящие во взаимные оскорбления, припоминались обиды двадцатилетней давности, то там, то тут локальные конфликты перерастали в коллективные скандалы, доходящие в отдельных случаях до рукоприкладства. Товарищеский суд заседал все рабочее время, а так как у творческих работников оно не нормировано, то заседания длились практически круглосуточно. К концу третьей недели анекдоты все были давно рассказаны, отношения выяснены, разговоры переговорены - хоть студию закрывай вместе со всеми картинами. Ведь такой простой никакая смета не выдержит. При ее составлении, а также при утверждении плана стихийные бедствия в расчет не принимаются. И, главное, не ясно сколько это безобразие продлится. Никто на этот вопрос ответить не мог, даже Михаил Аркадьевич, ведь не Господь же он Бог. Больше всего по этому поводу шумели каскадеры, их давным-давно ждали в Ялте, где они должны были прыгать в море с Ласточкиного Гнезда. Там тоже свои сроки. Режиссер, ссылаясь на директора, как всегда умыл руки. Михаил Аркадьевич не отпускал. Чего ему это стоило. Ведь ему противостояла численность, молодость и тренировка. Михаил же Аркадьевич, не то что с Ласточкиного Гнезда, со стула не спрыгнет. Что он мог им противопоставить? Улыбку... На него кричали, а он улыбался. Просительно, обезоруживающе, непреклонно... Режиссер был спокоен. "Миша устроит", - думал он. Миша устраивал. И это устраивало всех. Даже ялтинскую группу. Действительно, Ласточкино Гнездо столько стояло, недельку еще простоит, пусть море как следует прогреется, чего ради ребяткам в холодную воду сигать, тем более с такой высоты?.. Одним словом, каскадеры согласились. И начали ждать. Но сколько же можно? И те в Ялте на дыбы. Чего им без каскадеров у моря сидеть? Погоды ждать? Так у них погоды хоть отбавляй. Солнце жарит как ненормальное. Снимай, не хочу. Вот только некого... Ну и стали телеграммы слать. Сначала простые, а потом срочные. Так что молнии стали сверкать не только за окном... Короче, не удержал. Надо сознаться, был грех. Впервые в жизни. Взяли билеты на одиннадцать ноль пять, а тут с рассвета солнце. Михаил Аркадьевич в полвосьмого уже был на студии, лично всю группу обзвонил, все как часы явились и... закрутилось. Михаил Аркадьевич перво-наперво с другой группой схлестнулся из-за героини. Те твердят, что им без нее зарез, а он им улыбается. Слово за слово, к директору студии пошли. Вышли минут через десять... - Да, с Бялым только свяжись! - обиженно бубнил их директор. - Учись! - потребовал их режиссер. - Учись не учись, - завистливо вздохнул их оператор, который тоже умудрился встрять в склоку, - а Миша есть Миша... Все втроем они еще раз вздохнули и уехали снимать без Лики. Михаил же Аркадьевич покатился все утрясать дальше. И утряс. Чем оправдал свою любимую присказку, что трясти нужно умеючи. И вот, когда вся группа уже стояла на главной аллее, готовая к выезду, режиссер вдруг вспомнил, что каскадеры в лучшем случае через два часа уже будут в воздухе, а летать они должны со всех дел у него в кадре, иначе он снимать отказывается. - Понимаешь, Миша, - твердил он, - у каждого жанра есть свои законы! Мы же не детектив снимаем! Ты мне скажи, в сказке должна нечистая сила летать или не должна? Должна или не должна? - Должна! - коротко ответил Михаил Аркадьевич и, ни слова не говоря больше, помчался в аэропорт. Через всю Москву. Что долго рассказывать, каскадеров он вытащил из зала спецконтроля. Под честное слово, что отправит их сегодня последним рейсом. Багаж улетел. Но Михаил Аркадьевич и здесь все уладил: номерки передал, в Симферополь позвонил, с начальником аэропорта договорился, что багаж до прилета ребят у него в кабинете побудет, их самих в машину и на съемочную площадку обратно через всю Москву. А там, хоть шаром покати. Ничего не готово. А он каскадерам честное слово дал, которое привык держать железно. Ну, тут он не удержался и про лошадь сказал, хотя точно знал, что ни к чему хорошему это не приведет. Просто не удержался. Ну, тут началось. Все как ждали. И тут же отношения выяснять кинулись. Стенка на стенку и индивидуально. Все что за три недели накопилось друг на друга выплеснуть норовили. У Михаила Аркадьевича было железное правило: "Гаси пожар, пока не разгорелся". Оно его и не из таких передряг выручало. И он с разбегу начал эти стенки разводить. Каскадеры, как могли, помогали. Как-никак они заинтересованная сторона. Через полчаса разобрались. Малой кровью. Только режиссер охрип. Или в мегафоне батарейки сели. Начали каскадеры со своим хозяйством разбираться, а оно, как назло, ни в какую. То ли не учли чего-то при рассчетах, то ли то, чего нужно, с багажом в Ялту улетело - этого никогда никто не узнает. Так как, не успел главный у каскадеров, Валера Павлатос, приказать крайнюю избу ломать (тоже не ясно нужно ли это было или просто, чтобы время оттянуть), как вдруг откуда ни возьмись мужичонка перед Михаилом Аркадьевичем возник и ну чемоданчиком перед носом размахивать. Только он захотел его успокоить, объяснить, что это все съемка, как вдруг вокруг земля закрутилась, каскадеры на воздух взлетели, а за ними и массовка, которая, честно говоря, летать не должна была и сам Михаил Аркадьевич, чего он ни от себя самого, ни от кого-либо другого не ожидал, полетел без всяких приспособлений, как летал только в детстве во сне. Сколько все это длилось, сказать трудно, но ощущение было настолько странное и волнующее, что запомнилось на всю жизнь. Когда же Михаил Аркадьевич, наконец, опустился на землю, то первое что он услышал, как режиссер хрипит в восторге в микрофон: - Ай, класс, ребята! Высокий класс! Ай, браво! Всем спасибо! Снято! Ребята же в недоумении смотрели друг на друга, не совсем понимая, что произошло. Но для Михаила Аркадьевича произошло самое главное - этот эпизод, который костью в горле стоял столько времени, наконец-то снят. И тут он вспомнил о мужичонке. Огляделся, а его и след простыл. Нет ни его, ни чемоданчика. Как корова языком слизала. Почудился он что ли от жары? Впрочем в такой неразберихе, как сегодня, и не такое померещится. Хотел у режиссера спросить, но раздумал. Еще разговоры пойдут... А тут ему под ноги какая-то банка подвернулась и он в сердцах отшвырнул ее ногой в сторону. Михаил Аркадьевич, когда был молод, даже в самые свои лучшие годы, никогда не увлекался футболом, ни как болельщик, ни, уж тем более, как игрок. Может быть всего-то раза два или три за всю жизнь ногой по мячу ударил, а тут вдруг от его удара банка, как у какого-нибудь Пеле или Марадоны плавно поднялась в воздух и, набирая скорость, скрылась за деревьями. Михаил Аркадьевич, глядя ей вслед, покачал головой и, так ни с кем не поделившись своими мыслями по поводу случившегося, возвратился к своим обязанностям. На площадке тем временем для следующего эпизода начали искать Лику. Михаил Аркадьевич тут же включился, но, несмотря и на его усилия, ее так и не нашли. Объявили обед. Михаил же Аркадьевич в этот день дал себе зарок: никогда больше не снимать сказки.