Эндрю Пайпер - Проклятые Страница 20

…Крак–кри–иик…

Она сидела на качелях из покрышки — при жизни я ни разу не видел, чтобы она к ним прикасалась, — просунув ноги внутрь резинового кольца, и безмятежно раскачивалась. Причем взлетала выше, чем это было возможно, так что ветви, к которым была привязана веревка, всякий раз, когда колесо опускалось, прогибались и почти соприкасались, а юбка надувалась колоколом и задиралась, оголяя ее бедра.

— Хочешь, поменяемся?

Видимо, у меня на лице было написано, что я мучительно подыскиваю слова в ответ, потому что, прежде чем я заговорил, Эш засмеялась. Внезапно я испугался, что, может быть, я здесь не смогу говорить. Может, я и тут обречен на немоту.

Впрочем, это была всего лишь слабость от того, что я снова оказался рядом с сестрой. Или от того, что услышал ее голос не в мозгу, а наяву.

Она продолжала раскачиваться. Не сводя с меня глаз. Кажется, она была рада видеть меня. Это выражение на ее лице не было ее обычной маской — ей действительно было приятно, а ее улыбка казалась необыкновенно легкой и беззаботной. Она раскачивалась и улыбалась, раскачивалась и улыбалась. Прежде чем я смог о чем–то подумать, я почувствовал, что улыбаюсь в ответ.

— Дэнни, знаешь, что это такое — быть одиноким? — вдруг спросила она.

Я только собрался ответить, но она перебила:

— Ох, извини! Конечно, ты знаешь.

Благодаря тебе, хотел я сказать, но не смог.

— Но больше мы не будем одиноки. Я тебе покажу это. Брат и сестра. Неплохо звучит, правда?

Да, неплохо. Как семья, или защищенность, или любовь. Я хотел услышать звучание этих слов тысячи тысяч раз, чтобы больше не знать, чем они отличаются от своих противоположных значений.

Эш опустила ноги на лужайку, притормаживая покрышку. Потом слезла с нее и направилась к открытым воротам, где стояли прислоненными к низенькому деревянному забору два велосипеда, на которых мы катались, когда были подростками, — один мой, дорожный, фирмы «Райли», другой ее, роскошный «Швинн», которым она воспользовалась в свой последний в жизни день рождения. Эш взяла свой велосипед, несколько шагов прокатила его, собираясь сесть.

— Ну же, малыш! — Она оглянулась на меня и улыбнулась теперь уже прежней фальшивой улыбкой. — Давай покатаемся!

Мы направились к югу по Мейн–стрит. Мимо тех же самых заведений, которые находились здесь, еще когда мы учились в школе. Хотя сейчас все они оказались закрыты, несмотря на то что внутри кое–где горел свет, да мерцали рекламные щиты, предлагавшие особенные ленчи и дешевые полеты во Флориду. Все светофоры горели красным огнем, как это иногда случалось после аварий на электростанциях, хотя на дорогах не было никакого движения вообще. Никто не ходил по улицам, не ожидал автобусов, никого не было видно в ресторанах и кафе. Люди не сидели за столиками, не спешили на работу, не собирались обедать. Вообще никого и ничего.

Это был тот день, когда мы умерли.

Я догадался об этом, когда увидел, что в «Мейн Арт Театр» показывают «Общество мертвых поэтов». В киоске на углу виднелась первая страница «Детройт Ньюс», где с печалью сообщалось об очередном унижении, постигшем в это ужасное лето нашу бейсбольную команду («Тайгерс» проиграли «Блу Джейс» со счетом 3:8. Падению в пропасть не видно конца). Все эти тщательно подобранные детали, отражение дня уже прожитого, уже ушедшего, убеждали меня в том, что на дворе 9 июля 1989 года. Наш день рождения.

Эшли ехала впереди, я следовал за ней. Теперь я был намного выше, чем даже тогда, в возрасте шестнадцати лет, так что, нажимая на педали, я постоянно бил себя в грудь коленями и нависал над рулем гигантской дугой. Пару раз мне удалось заметить свое отражение в витринах магазинов: довольно забавная пародия на циркового медведя. Наверное, я бы даже засмеялся, если бы только мог вспомнить, что такое смех.

Не знаю, то ли это было какой–то особенностью воздуха, но все вокруг окутывал странный, поглощавший все краски туман. Мои органы чувств отмечали все окружающее, но какая–то часть моего сознания, которой нет названия, подсказала мне, что это жизнь после жизни. Может, я заметил какой–то сбой в программе, благодаря которой это место лишь выглядело как Ройял—Оук? Не фальшивым в полном смысле слова, но чем–то вроде копии, тени? Это был Ройял—Оук, лишенный жизни, такой же, так же освещенный огнями. Город казался местом, где живут люди, но в действительности он был лишь зеркальным миром для мертвецов.

Эш не оглядывалась, чтобы посмотреть, где я, зная, что я следую за ней. Я приподнялся над седлом и прибавил скорость, чтобы перескочить через рельсы, пересекающие Мейн–стрит перед тем, как она соединяется с Вудворд–авеню. Спустя мгновение Ройял—Оук остался у нас за спинами.

Я посмотрел направо, туда, где за зданиями находился вход в Детройтский зоопарк. И впервые за это утро (или день? или вечер?) заметил нечто явно неправильное. За оградой, окружавшей зоопарк по периметру, прямо над землей понимался столб серого дыма, а лиловая водонапорная башня стояла, наклонившись набок.

А потом она рухнула.

Словно ждала, пока мои глаза увидят ее крушение. До моих ушей донесся скрежет рушащихся стальных конструкций.

— Эш!

Оказывается, голоса я не лишился.

Однако, хотя я слышал себя вполне отчетливо, она не обернулась. Эш продолжала крутить педали по извивающемуся наклонному въезду на автомагистраль, вылетела на Вудворд и погнала велосипед на юг.

И тут я увидел человека, сидевшего на бордюре.

Войлочный плащ, наброшенный на плечи, удерживался лентой, завязанной на шее. Некогда белые перчатки, сейчас потемневшие и изрядно потрепанные. Черный цилиндр, такой высокий, что напоминает пароходную трубу. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ! Я увидел, что между ног у него зажата бечевка с воздушным шариком, на котором написаны эти слова. Человек отпустил бечевку, и шарик упал на тротуар, словно мешок с песком.

Я узнал его. Фокусник, который поздравлял детишек из Ройял—Оук на днях рождения и детских праздниках и доставал серебряные доллары из ушей в арендованных для вечеринок залах, дворах или, как в моем случае, зоопарке.

Он встал, не глядя на меня. Распахнул полы своего плаща, словно собирался поклониться со сцены. Он приподнял голову, и стало возможным рассмотреть его лицо. Невообразимо толстый слой грима заканчивался внизу подбородка так, что в сравнении с ним кожа на горле, казалось, имела цвет сырого колбасного фарша. Улыбка, открывшая желтые зубы.

Мне следовало бы отвернуться или прибавить скорость, чтобы воспользоваться единственным шансом избежать его рук. Вместо этого я прекратил крутить педали. Резко повернул в его сторону так, что застонал обод заднего колеса.