Виталий Овчаров - Жестокие истины (Часть 1) Страница 20

  -Учитель, - спросил Элиот, - А что значит - Подол?

  -Вообще-то, некоторые полагают, что подол - это часть женской одежды.

  Элиот почувствовал насмешку и обиженно засопел. Яркий солнечный свет, пробиваясь сквозь слюдяное окошко кареты, слепил глаза. Скрипели во втулках колеса, дробно стучали лошадиные копыта. Карета неспешно катилась по великолепному деревянному настилу Северного тракта. И хотя вся округа тонула в разливе, здесь было так сухо, словно не весна стояла на дворе, а самый разгар лета. С каждым часом на дороге всё больше становилось крестьянских телег, груженых сеном и мешками, крытых купеческих повозок, одиноких пешеходов с котомками за плечами. Однажды их обогнала пестрая свита какого-то знатного дворянина: сам дворянин, подбоченясь, ехал впереди всех на полудиком степном жеребце. Всё явственнее чувствовалось дыхание большого города.

  Элиот давно уже обратил внимание на облако дыма, выползающее из-за изломанной кромки леса. Но после насмешек лекаря, ему совсем не хотелось лезть к нему с новыми расспросами. Всё объяснилось само собой. Дорога сползла с насыпи, и сделала плавный поворот. За поворотом открылось обширное поле, больше похожее на мусорную свалку. Оно было сплошь изрыто ямами, завалено кучами золы и битыми черепками. Там и тут виднелись земляные курганы, окутанные белым дымом. Вокруг них суетились люди, похожие на муравьев у своих муравейников.

  -Они жгут древесный уголь! - догадался Элиот.

  Учитель молча взял Элиота за голову и развернул ее в другую сторону.

  На первый взгляд, Грабен не поражал воображения. Во всяком случае, стены Терцении были и выше, и красивее, и тянулись они до самого горизонта. Стены Грабена в сравнении с ними выглядели как простая деревенская ограда, но зато они были очень массивны, а башни напоминали толстые кадушки, для омовения тела. Вместо крепостных зубцов их венчали островерхие крыши. Всё пространство между дорогой и стенами - несколько сот шагов, - было застроено деревянными избами и пристройками, разбросанными, как попало. Улиц не угадывалось совершенно. Элиот, привыкший к прямым, как стрелы, улицам Терцении, не удержался и высказал вслух свое презрение.

  -Да, Ангел не удосужился ввести здесь должность Главного Зодчего, легко согласился мастер Годар, - В Кравене каждый привык жить своим умом. Не то, что в столице - там и дома, и люди выстроены по линеечке.

  Элиот не совсем понял, что хотел сказать мастер Годар, но боясь обнаружить свое невежество, промолчал. Мастер Годар покосился на него и добавил:

  -Наберись терпения. В городе будут и площади, и улицы. В Старом Городе ты не найдешь ни одного сруба. Строить курные избы в пределах городских стен и топить по-черному запрещено из-за опасения пожаров.

  -Пожаров? - живо переспросил Элиот.

  -Лет сто назад здесь случился страшный пожар, спаливший Кравен дотла. После этого Городской Совет запретил кому бы то ни было иметь деревянные дома внутри города... - учитель вдруг прервал свои объяснения и возбужденно воскликнул, - О! Ты только посмотри туда!

  -Что это? - спросил Элиот, ничего не понимая.

  -Ковальская слобода. Та самая, которая обеспечивает оружием добрую половину Империи. Но куют здесь не только оружие... Слобода появилась у Главных ворот Кравена лет пятьсот тому назад, и, как видишь, выросла до размеров небольшого городка. Вот это и есть настоящая жемчужина Кравена.

  Они ехали по кривым переулкам Ковальской слободы. Меньше всего она напоминала жемчужину. Кучи золы, шлака, крицы попадались на каждом шагу. Разъезженная дорога - вся в буграх и ямах, заполненных свинцовой водой. Карета катилась то по вязкой грязи, то по скрипучей золе. Всё здесь было пропитано сажей и окалиной - сама земля приобрела неестественный синюшный оттенок, как лицо утопленника. Десятки, сотни кузниц обступили их - внутри шла напряженная работа. Среди пара и клубов дыма сновали закопченные, похожие на чертей, кузнецы и молотобойцы. Яростно шипела вода, сверкали разноцветные искры, и над всем этим плыл ни на что не похожий тысячеголосый стон железа - это работали молоты.

  -Любезный! - свесившись в окошко, закричал кому-то мастер Годар, - Как нам проехать к городской ратуше?

  Ему долго и путано объясняли маршрут, но Элиот совершенно оглох и ничего не слышал. Они были здесь только пять минут, а у него уже ныло в затылке. Как эти люди могут здесь работать с утра до ночи? Он бы, наверное, не выдержал бы и часа.

   Мастер Годар втянулся внутрь кареты, и крикнул, страдальчески перекосив рот:

  -Должно, так поют трубы Страшного Суда! Мертвого разбудят... а живого в гроб уложат!

  К великому облегчению Элиота, Ковальская слобода скоро закончилась. Впереди показались ворота, с обеих сторон подпираемые чудовищно толстыми башнями, сверху нависала массивная арка. Ворота были железные, но обиты медью, и на каждой створке испускало лучи половинка чеканного солнца с человеческим ликом. Ворота охранялись длинноусыми стражниками - опираясь на бердыши, они сонно поглядывали на прохожих, а один из доблестных воинов приспустил на грудь крылатый шишак и азартно вылавливал у себя блох.

  Карета въехала в тень изогнутой арки, и тут же копыта лошадей звонко зацокали по мостовой. Карету немедленно захлестнуло людское море: женские чепцы, шляпы с высокими тульями, войлочные колпаки, морские капюшоны так и замелькали перед глазами. Элиот широко распахнул глаза, переполняемый новыми впечатлениями. Вот идет кухарка с петухом в корзине - Элиот успевает заметить на ее лице черные усики и большую бородавку на носу. Кухарку сменяет торговец благовониями и мятными притираниями; он хрипло кричит:

  -А вот бальзам, бальзам любви, отжатый из лепестков орхидей! Остался один ковчежец! Красавица, купи бальзам!

  Но надорванный голос его тонет в шуме толпы, и куда уж ему равняться с медной глоткой краснолицей пирожницы:

  -Пирож-жки, горяч-ченькие, с мясом, с черемшей, с луком, с картошеч-чкой!

  Проходит угольщик с лицом, усыпанным черными точками, блестит латунью дарственная кружка бродячего монаха, который призывает граждан жертвовать деньги во славу святого Николуса. А вот и нищий-профессионал кутается в драную рогожу; опытным глазом Элиот сразу примечает, что язва у него фальшивая растертый корень моркови в тыквенной каше. И этот рубленный, ни с чем не сравнимый выговор кравников - согласные они ставят четко и звонко, будто гвозди заколачивают, зато окончания фраз растягивают почти что до заикания.

  Северная архитектура сильно отличалась от столичной - не было заметно ни колонн, ни мраморных ступеней, ни плюща, которым так любят украшать окна своих жилищ обитатели Терцении. Дома тянулись ввысь, громоздясь друг на друга, над черепичными крышами рос лес труб, флюгеров, громоотводов. Прямо над головами прохожих поперек улиц сохло стираное белье. Улицы Кравена прихотливо петляли, некоторые из них заканчивались тупиками, но остальные неумолимо тянулись к общей точке рандеву - площади Общинной, знаменитой Кравенским Рожком, который собирал граждан на сход. Здесь же, на площади, стояла и городская ратуша.