Зиновий Юрьев - Дальние родственники Страница 21

Старший лейтенант Кравченко вздохнул и вышел из кабинета. Хаммурапи, царь Вавилонии, был не дурак, и не зря его законы изучают в институте. Он только недавно сдавал сессию в заочном юридическом, и Хаммурапи еще не выветрился из него. Субъект права - авялум, свободный полноправный общинник. А есть еще неполноправный, мушкенум, находящийся на царской службе. Мушкенум - значит, падающий ниц. Это он. Вот уж действительно неполноправный и действительно падающий ниц. Утешало только, что было в слове "мушкенум" что-то и симпатичное. Почти как мушкетер, и про мушкетеров, он знал. Атос, Портос и Арамис. А как же главный, д'Артаньян? Почему тогда три мушкетера, а не четыре? Чудно... Спросить надо у Зоечки, инспектор по делам несовершеннолетних считалась у них авторитетом в вопросах литературы и искусства.

Вообще бы разделаться как-нибудь с пропавшими.

Даже жена подтрунивает над ним. "Ты бы, - говорит, лучше преступников искал, вон сколько квартирных краж, а не девчонок взбесившихся". - "Почему обязательно взбесившихся?" - спрашивал он, хотя в душе соглашался с женой. "Да потому что нормальный человек не будет сбегать из дому, чтобы доказать какую-нибудь глупость".

И то правда. Он вспомнил, как прибежала недавно в отделение растрепанная женщина, заголосила, как истеричка:

"Про-па-а-а-ла! Деточка родная, и где ты-ы-ы-ы!"

Он три дня искал родную деточку и нашел ее в нетопленой даче в Заветах Ильича. Дача принадлежала родителям ее подруги, и подруга-то и навела его. Несмотря на апрельское солнце, дача после зимы была сырая, промозглая, и двенадцатилетняя беглянка дрожала на продавленной тахте под кучей тряпья. Она так замерзла и проголодалась, что шмыгнула облегченно носом, когда он взял ее за руку и вывел на весеннее солнышко.

"С мамкой, что ли, поцапалась?" - спросил он.

"Угу".

Он позвонил в отделение, и счастливая мать уже ждала их.

"Светочка, солнышко ты мое", - запричитала она, захлюпала носом, потом, вспомнив, очевидно, что-то, дала солнышку основательный подзатыльник.

"Смотрите, - не выдержал Кравченко, - снова убежит".

"А вы не учите, своих заведете, их и воспитывайте".

Не успел он войти на территорию Дома, как около него невесть откуда, словно грибок из-под земли, появился старичок и спросил:

- Вы, наверное, из милиции?

- Да, - кивнул старший лейтенант.

- Позвольте представиться: театральный художник Ефим Львович Мазлин. То есть, конечно, бывший.

- Кравченко Виктор, - сказал старший лейтенант. Отчества своего он не назвал, как-то совестно было представляться такому престарелому человеку по отчеству. Уместнее было бы представиться просто Витей.

- Я вас проведу к директору. Но только для приличия.

- Как так?

- Он у нас все больше молчит. Некоторые даже говорят, будто он надувной. А двое утверждают, что видели у него на теле ниппель.

Старший лейтенант шутки понимал. Улыбнулся и спросил:

- Как же они его нашли?

- Кого, директора? В кабинете, конечно.

- Я имею в виду ниппель. Раздевали его, что ли?

- Нет, - засмеялся художник. - Он не раздевается.

- Как так?

- А так. Никогда. Всегда сидит за столом, не двигается, всегда при галстуке. А ниппель, говорят, у него на шее.

Художник ему понравился, и когда он разговаривал с директором, поймал себя на том, что все высматривает, не торчит ли из него и впрямь ниппель.

Ему предоставили в его распоряжение библиотеку. Он освободил себе столик, сложил старые "Огоньки" аккуратненькой стопочкой, новых, поди, теперь не найдешь, достал блокнот, ручку и только собрался подумать, как тактичнее пригласить кого-нибудь из друзей или соседей пропавшего - все-таки народ преклонного возраста, - как опять перед ним вырос давешний художник.

- Я, товарищ старший лейтенант, когда-то, еще студентом, был бригадмильцем...

- Бригадмильцем?

- Да, конечно, вы, верно, и слова такого не знаете. Вроде дружинников нынешних. Бригада содействия милиции. С вашего разрешения, я вам помогу.

- Спасибо, Ефим Львович.

- Вы и имя мое запомнили.

- Профессиональная память, - улыбнулся Кравченко. Было в библиотеке тихо, тонко пахло чем-то библиотечным, пылью, что ли, прохладно, с полки на него уютно смотрела Большая Советская Энциклопедия, интересно, есть в ней что-нибудь про царя Хаммурапи? Наверняка есть, не забыть бы почитать. Мушкенум... Он блаженно потянулся. - Ну, раз вы, Ефим Львович, старый бригадмилец, расскажите, что знаете.

- Я знаю все, - скромно улыбнулся художник.

- Вот и отлично. Так где же ваш товарищ? Харин Владимир Григорьевич, девятьсот восьмого года рождения, - добавил он, глядя в папочку, которую ему дала секретарь директора.

- Этого я вам сказать не могу. Не знаю. Но думаю, что с ним что-то случилось.

- Почему?

- Не может же человек вдруг отправиться куда-то в пижаме, не предупредив никого. И даже если он уехал с гостями, он бы наверняка позвонил, не такой он человек, чтобы плевать на других.

- Не все сразу, Ефим Львович. Во-первых, почему в пижаме?

- Владимир Григорьевич перенес инсульт, поправлялся плохо, еле ходил, все больше в комнате, и почти всегда в любимой своей пижаме, теплая такая, вельветовая.

- И вчера он тоже был в ней?

- Когда к нему пришли, да. К тому же еще вчера врач наш Юрий Анатольевич Моисеев проверял, вся одежда Владимира Григорьевича на месте, нет только этой самой пижамы и тапочек.

- Вы говорите, он был в пижаме, когда к нему пришли. А кто приходил к нему?

- Молодой человек и девушка. Уже второй раз. Приятели внука Владимира Григорьевича.

- Приятели внука?

- Ну да. Внук у него штурман дальнего плавания, а больше из родных никого.

- А когда они приходили?

- Первый раз три дня назад, а второй - вчера. Сразу после завтрака.

- Вы их видели?

- Да, я провел их первый раз к нему в комнату. Шестьдесят восьмая комната на втором этаже. И вчера видел, когда они шли по коридору.

- К комнате Харина или из нее?

- Они шли к нему. Совсем еще молодые люди, лет по двадцать пять.

- Фамилий их вы, конечно, не знаете?

- Нет.

- Вы - человек наблюдательный, Ефим Львович, вы не заметили ничего необычного в поведении Харина после первого посещения?

- Заметил. Он... даже не знаю, как сказать... как будто Владимира Григорьевича подменили.

- Он расстроился?

- Наоборот. То еле ползал по комнате с палочкой, а то, представляете, пошел. Это вам врач подробнее расскажет.

- Это физически, а настроение?

- Какое может быть настроение у человека, который вдруг выздоровел? Причем не от ангины какой-нибудь. Это как воскрешение. Вы человек молодой, вам этого не понять, когда буквально сил нет ноги таскать, а Владимиру Григорьевичу, не забывайте, семьдесят восемь годков. И, кроме инсульта, был у него и инфаркт раньше, и гипертония стойкая. А тут вдруг узнать его нельзя, представляете? Прямо светился весь. И потом, товарищ старший лейтенант, меня еще одно обстоятельство настораживает.