Юрий Никитин - Земля наша велика и обильна... Страница 21

Андыбин выпрямился, посмотрел орлом по сторонам.

– Что-то нам песню не несут… Тьфу, не поют!

Сын сказал с усмешкой:

– Ноты ищут.

Андыбин кивнул второму официанту:

– Узнай, что там застряли. Если забыли, как это играется, то я согласен на что-нить из Пугачевой или Пахмутовой. Это композиторша такая.

Сын сказал обидчиво:

– Ну вот еще! Пусть «Варяг»! Самая красивая песня, какую знаю.

– Да, – согласился Андыбин. – Пусть все-таки «Варяг». Это как гимн, эту песню должны знать все.

Официант вернулся, разводил смущенно руками, пролепетал, что такие песни не играют. Андыбин рассвирепел, а Кирилл, как более продвинутый в вопросах современного менеджмента, сразу же вызвал метрдотеля, потребовал отчета. Метрдотель, солидный красивый мужчина с хорошо поставленным голосом и безукоризненными манерами, прибыл не спеша, как и должен прибывать хозяин к гостям, без излишней услужливости, слегка поклонился.

– Вас что-то тревожит?

– Да, – прорычал Андыбин. – Я заказал песню, а ее отказались исполнять!

– Возмутительно, – согласился метрдотель, – это насто­ящее безобразие, сейчас все исправим. Как они могли?

– Совсем распоясались, – подтвердил Андыбин. – Вы уж прикрутите им хвосты.

Он сел, довольный, официант пошептал метрдотелю на ухо, тот сразу изменился в лице, оно вытянулось, как у вздумавшего худеть коня, глаза же, напротив, сошлись в кучку, как галактики-каннибалы. Бросив в нашу сторону острый взгляд, он пошел говорить с музыкантами. Мы, довольные исправляющимся положением, только здесь и можно ждать улучшения, рынок все-таки, здесь все делается по запросам и желаниям, но метрдотель развел руками, вернулся к нашему столику и снова развел руками.

– Сожалею, – ответил он вежливо и одновременно холодновато, – но у нас таких песен не играют.

Андыбин приподнялся над столом, как большая грузная жаба перед прыжком, могучая шея борца вздулась и налилась кровью.

– Таких? – переспросил он. – Это каких не играют? Патриотических?

Не только за нашим столом, но и за соседними перестали есть и пить, прислушивались. Метрдотель покачал головой.

– Русских, – произнес он ровным голосом. – Вообще русских.

Андыбин громко ахнул, у его отвисла нижняя челюсть.

– Ру… русских не играют?.. В русском ресторане?

Метрдотель снова покачал головой, по сторонам он, казалось, старался не смотреть.

– Мы не навязываем свои вкусы, – пояснил он негромко, чтобы не слышали за соседними столами. – Миром правит экономика! Рынок, понимаете? Музыка только та, какую желают гости. И песни те, что хотят. Которые хотят. Наш ресторан существует уже двенадцать лет. Что делать, пока еще ни одной русской песни! Нет-нет, кто посмеет запрещать, но гости за столиками предпочитают… простите, иностранное.

Кирилл положил ладонь на плечо Андыбина, удерживая на месте, тот все порывался вскочить с ревом, как медведь, явно опрокинет стол, с другой стороны в Андыбина вцепилась восьмипудовая жена, удерживает, метрдотель развел руками, поклонился чуть-чуть и удалился. Андыбин все же занес кулак над столом, Кирилл перехватил на лету, разжал бате стиснутые пальцы и прижал ладонь к столу.

– И что же? – прорычал Андыбин. – Мы в России или где?.. Мы русские или хто? Думал, «Варяг» забыли, хотя как можно такое, а они вовсе оборзели!.. Это что же, иванство, не помнящее родства? Да как же можно после этого русским?.. Без песен русским быть уже точно невозможно! И немыслимо. Борис Борисович, как такое можно?

Я ответил дежурно, чувствуя себя гадостно:

– В России возможно все.

– Но это разве Россия? Это здесь, в этом гребаном ресторане? Или и в других?

За столом наступило тяжелое молчание. В ярко освещенном зале словно бы потемнело, дальние стены потонули во мраке, а температура начала понижаться. Пахнуло могилой, я зябко передернул плечами. По ту сторону стола Кирилл побледнел, осунулся. Я ощутил на локте теплые пальцы Юлии.

Андыбин сказал с горьким недоумением:

– Но кому морду бить?.. Кто наши песни не исполняет: проклятые жиды, юсовцы?.. Нет, в оркестре наши рожи, хоть и косят под юсовцев. Ишь, рубахи с ихними лейблами!.. Наши же морды поют на английском!

Влас буркнул:

– У них отмазка железная.

– Какая?

– Мол, народ в зале слушать нашенское не желает.

Кирилл сдвинул плечами.

– Отмазка… или не отмазка. Нашенское в основном уступает, согласен. Но все-таки патриоты мы или не патриоты?

Они все смотрели на меня, я ответил нехотя:

– Мы – да. Они – нет.

Андыбин горестно покачал головой.

– Мы, они… Сколько нас? А их сколько?

А Влас вдруг предложил с русской бесшабашной удалью:

– Да хрен с ними!.. Давайте сами споем! А что? Вот споем, и все.

Андыбин оживился, сказал кровожадно:

– «Варяг»!

Снова посмотрели на меня, я перехватил предостерегающий взгляд Юлии, пахнет легким скандалом, сказал успокаивающе:

– Давайте споем, ведь мы в своей пока что стране и на своей земле. И можем петь свои песни. Но не стоит «Варяг» или там «Варшавянку», а то выходит, мы кому-то что-то доказываем. Фиг им, обойдутся! Споем что-нить про любовь, про коней, про женщин…

Жена Власа, имя которой так и не вспомню, сразу сказала:

– А давайте «Ой при лужке, при лужке…»?

Теперь посмотрели на Андыбина, тот кивнул.

– Запевай.

Влас сразу же затянул красивым сильным голосом, Кирилл и остальные подхватили, чуть позже присоединился сам глава семейства, у него могучий баритон, почти бас, я поддержал, как мог, слова помню смутно, что-то про коня, что гулял на воле, красивая песня, про коней все песни красивые, гордые, чуточку разгульные,

Сбоку вроде бы движение, я слегка повернул голову, за соседним столом приличная пара торопливо подозвала официанта. Тот принес счет, с ним расплатились, спешно поднялись, оставив недоеденную рыбу и недопитое вино. Еще одни спешно расплатились и заспешили из помещения, словно мы телепортировались за стол прямо из Китая с атипичной пневмонией.

Андыбин и его сыновья с невестками, увлеченные пением, не замечают, что народ спешно покидает зал. Слишком массово, ну не может всем вот так приспичить домой смотреть «Рабыню Изауру», все дело в нашем пении… в том, что поем по-русски! Народ покидает зал… почему?

Юлия тихонько вздохнула, перестав петь. В темных глазах глубокая грусть, на меня взглянула с сочувствием, как на безнадежно больного. Сволочи, мелькнуло у меня в голове. Или просто тупые трусливые скоты? Ведь удирают потому, чтобы никто не подумал, что они с нами, что они из нашей компании! Что они тоже могут петь русские песни. Или хотя бы слушать.

Из соседнего зала прибежал фотограф, торопливо фотографировал тех, кто поет русское. Чуть позже примчались как на пожар телеоператоры и тоже снимали удивительных людей, что все еще поют по-русски, надо будет такое показать в рубрике «Курьезы». Объектив сдвигался вправо-влево, вверх-вниз, я чувствовал, как в кадре появляются вполне приличные костюмы, добротные туфли, хорошие рубашки и аккуратно повязанные галстуки: как, как могут эти люди петь что-то русское? На русском языке? Или это и есть ужасные русские патриоты? Патриоты, значит – националисты? Националисты, значит – фашисты? Да-да, фашисты. Русские фашисты. Самое страшное, что есть на свете, конечно же, русские фашисты.