Мэрион Брэдли - Ночной пришелец и другие истории Страница 21

Из чувства справедливости я сообщил Хаалфамфренану, как и почему перестало функционировать тело, в котором прежде обитало сознание Хаалфордхена. Я обвинила капитана и сообщила его имя. Я не завидую ему, когда «Веста» снова окажется на Самарре.

«По зрелому размышлению», — пришли мысли Хаалфамфренана, — «я просто совершу самоубийство в его присутствии.»

Впереди у Хелен-Хаалфордхен-Я была очень долгая и жутко интересная жизнь. Как у всех терадиан.

Ссылка в прошлое

— В моем появлении на свет есть какая-то странность, — втолковывал мне Кэри Кеннэр.

Он замолк и снова наполнил вином свой стакан, оценивающе поглядывая на меня молодыми блестяще-голубыми глазами. Я, как бы невзначай, вернул ему взгляд, спрашивая себя, с чего бы это он так неожиданно решил довериться мне.

Я знал Кэри Кеннэра всего ничего, пару недель, не больше. Мы познакомились в какой-то мере случайно: перебросились словами в холле отеля, где мы остановились, или за чашечкой его любимого кофе в буфете, выпили по кружке пива в тихой задней комнате бара на углу. Он был интеллигентен и я наслаждался беседой с ним. Но до сих пор наши беседы состояли из обычных, ни к чему не обязывающих фраз. Сегодня Кеннэр, казалось, был готов к откровенному разговору.

Он сам, без каких-либо намеков с моей стороны, начал рассказывать о том, что его отец был известным физиком-исследователем, таинственным образом исчезнувший около недели тому назад, и что он искал отца здесь, в Чикаго. В его тоне я не ощутил особого беспокойства о судьбе своего отца. Впрочем, я надеялся, что со временем его хладнокровие иссякнет.

Я уже упоминал о том, что пути Кэри Кеннэра и мои пересеклись случайно. Его откровенность озадачила меня. Он казался человеком, которому совсем не нравится суматошный темп стремительного века, в котором он вырос.

— В детских воспоминаниях обычные события приобретают элемент странности. Так что же это было? — уклончиво произнес я.

Его оценивающий взгляд стал более пристальным.

— Скажите, мистер Грейн, вы читаете научную фантастику?

— Боюсь, что разочарую вас, — ответил я. — Во всяком случае, чрезвычайно редко.

Он, казалось, был несколько выбит этим из колеи.

— Но вам известно хоть что-нибудь о фантастической идее путешествий во времени?

— В общих чертах, — я допил свой стакан и попросил официанта принести нам еще одну бутылку. — Там есть ошеломляющие парадоксы. Например, о человеке, который направился назад в прошлое и убил там своего дедушку.

Он взглянул на меня с неприязнью.

— Это банально, рассчитано на невежд.

— Выходит, я и есть невежда, — добродушно сказал я. Заносчивость молодых людей вызывает во мне не обиду, а напротив, чувство жалости. Молодому Кеннэру на вид не дашь больше девятнадцати лет. От силы двадцать.

— Ну, ну, парень, только не говори мне, что только что изобрел машину времени!

— Да нет же, не в этом дело! — Его протест был так уморительно бурным, что я рассмеялся. — Есть одна идея, которая страшно интересует меня. А насчет парадоксов, то я вообще в них не верю.

Он помолчал, пристально глядя на меня.

— Послушайте, мистер Грейн, я бы хотел — вы не против того, чтобы послушать о почти фантастических вещах? Я не пьян, и у меня есть причина довериться вам. Я достаточно много знаю о вас.

Я не был удивлен. Действительно, я был готов услышать что-нибудь в этом роде. Я натянуто улыбнулся.

— Ну что ж, валяй, — сказал я ему. — Я заинтригован.

Я откинулся в кресло и приготовился слушать.

Самое интересное: я знал, что он скажет мне.

Рин Кеннэр сидел в камере, закрыв лицо руками.

— О, боже, — бормотал он снова и снова.

Как много непредусмотренного риска. Хотя он в течение трех последних лет обучал Кэри, готовя ее к противостоянию всевозможным превратностям судьбы, он не должен был ошибиться. Если бы только он сумел убрать психический блок! Но это было слишком рискованно.

Иногда, несмотря на свое гуманитарное образование, ему приходила в голову мысль, что лучше было бы ему стать каким-нибудь примитивным телохранителем. Казнить убийц, сажать в тюрьмы маньяков — насколько такое наказание было естественнее, чем теперешний изощренный способ — ссылка. Рик Кеннэр предпочел бы смерть. Пару раз он даже всерьез подумывал о том, чтобы вскрыть вены бритвой, не дожидаясь ссылки. Однажды он приложил-таки лезвие к запястью правой руки, но у него не хватило духа. Даже само слово «самоубийство» пронимало его нервной дрожью, с которой трудно было справиться.

Трагедия, подавленно размышлял Кеннэр, заключалась в том, что цивилизация стала слишком просвещенной. Когда-то полагали, что путешествия назад во времени могут нарушить последовательность событий и изменить будущее. Эта идея была явно ошибочной и теперь, в 2543 году нашей эры, все прошлое уже случилось, и настоящий момент содержал в себе ВСЕ прошлое, включая даже попытки времяпроходцев изменить его.

Кеннэра пробирала дрожь, когда он вспоминал, что все его поступки в прошлом уже совершены. И он, Рин Кеннэр, уже умер шесть столетий тому назад.

Путешествие во времени — самый совершенный, самый гуманный способ наказания преступников! Все аргументы, которые только могли выдвинуть авторы идеи, он уже слышал. Сильные личности чувствовали себя очень неуютно в просвещенном XXVI веке. Для их же блага их надлежало сослать во времена, психологически более подходящие им. Многих ссылали в Калифорнию 1849 года. Они совершали поездку в один конец, во времена, когда убийство часто считалось не преступлением, но социальной необходимостью, делом чести настоящего мужчины. Религиозных фанатиков отправляли в темное средневековье, где их не беспокоил усыпляющий веру материализм XXVI века. Для агрессивных атеистов самым подходящим был XXIII век.

Кеннэр поднялся и начал мерить шагами камеру, которая была настоящим застенком, хотя по ее интерьеру этого не скажешь. Из широкого окна открывался прекрасный вид на Ниор Харбор, а помещение было изысканно меблировано. Он, впрочем, знал, что если он сделает хоть шаг за линию, проведенную у порога, он будет немедленно парализован сильнодействующим усыпляющим газом. Однажды он сделал попытку выйти и повторять ее ему расхотелось.

Наступил час решений, последний его час в XXVI столетии. Через пятьдесят минут его субъективного времени он будет перенесен когда-нибудь в двадцатый век, во времена, на которые его обрекло безрассудство. Он был арестован психополицией при попытке заново открыть мифические атомные изотопы. Он мог сохранить все свои знания и память — но страшной ценой.