Олег Койцан - История Разума в галактике. Человек. Женщина: Исповедь Истерички. Страница 21

Эта Его лекция, еще в лесу, о тех гигантских тварях – вообще-то я с ним согласна: знание убивает страх, или, по крайней мере, притупляет его, делает более осознанным, – управляемым. Но за чем их выставлять такими оригиналами в поведении, и совсем не упоминать о действительно важных генетических отличиях? На Земле (имеется в виду – на нашей Земле) не мало видов, практикующих такой же, или почти такой же тип сожительства. Достаточно упомянуть морских желудей, у которых, цитирую учебник: «редуцированные самцы паразитируют на самках». А с его знанием биологии, не ведать о подобных фактах может только человек, изучавший науку не на земных примерах (или не только не земных примерах). Это одно толкование, но возможны и другие. Да, признаю: я ни разу не уличила этого человека в прямой лжи, но, я убеждена, он многого не договаривал до конца, и – Он был очень умен. И я допускаю, что Он мог лгать нам, а для парня с головой да в наших условиях, сплести безупречный обман – не проблема. А цель вранья ясна: стремление оставаться вне, или над нашей группой. Плохо. Он не понимал (или не принимал) одного: его нимб святой непогрешимости к утру сильно потускнел, мы попривыкли к этому человеку, и нас начала серьезно раздражать его холодная отстраненность от нас, его высокомерие – его средневековость (весьма подходящее слово). И если нажим на нашу психику со стороны окружающей действительности еще сколько-то возрастет, это приведет к приступу агрессии в его сторону, и наверняка – к полному разрыву с ним отношений. Это было скверно – в данных условиях, и при данных обстоятельствах, это должно было кончиться однозначно: нашей смертью. В итоге, первое – я не должна поддаваться в общении с этим человеком наплывам эмоций, и второе – я обязана гасить любые трения между Ним и членами нашей группы. Этакая роль Его помощницы По Связям С Общественностью. С другой стороны, в его отношении к нам присутствовала и некая материя – некое подобие заботы (назовем ее Христианским Милосердием). Он нас подобрал, он нас взял с собой, хоть и ежу понятно: без нас ему было бы, как приговоренному к утоплению без камушка на шее. Скинешь груз – выплывешь, а с камушком, как говорится, еще неизвестно. Так и выходит, с одной стороны он нас от смерти спасает, а с другой – даже имени своего не назвал. Кто знает, каковы истинные его к нам чувства – этого «неземлянина», но на наш, «земной» взгляд, все его телодвижения в нашу сторону расшифровываются как: «Я вас терплю пока при себе, но с вопросами, а тем паче с советами, от меня отвяньте». Увы, моей «миссии миротворца» от его благотворительности не легче, поскольку положительный эмоциональный эффект этой филантропии настолько подавляется его вызывающе-раздражающим поведением, что мы все так же балансируем на самом краешке от эмоционального взрыва. В конечном счета я пришла к выводу: без новых фактов, дальнейшие мои размышления об этом человеке становились бессмысленны, заходили в тупик (катафалк моего сознания забуксовал), или что хуже – мои размышления превращались в бесконечный водоворот предположений, череду домыслов, строящихся на личных страхах, переставали быть полезны, и даже становились вредны, потому, что запугать саму себя – ох как легко.

А потом стало совсем не до раздумий, потому как пришел новый сезон. Он ворвался в пещеру ударом штормового ветра, по пути, походя, отшвырнув небрежно прислоненную к отверстию пещерного входа хитиновую заслонку, добрался до нас свирепым порывом морозного воздуха.

Ольга понеслась заново затыкать истекающую холодом дыру во внешний мир. А я поспешила помочь Александру с установкой печурки в палатку. Печечка была из тех, что делают наши умельцы: маленький металлический ящик с дверцей, внутри стальная чашечка не трехногой подставочке, под потолком печурки – хоботок капельницы, снаружи – краник, гибкий шланг, резервуар с горючим. Чашечку наполняют топливом, поджигают (сгорая, оно раскаляет чашечку), а когда жидкость совсем почти выгорит, приоткрывают краник, и горючее из резервуара, под своим весом, бежит до капельницы, срывается с нее капелькой, падает в чашечку, в ней испаряется-воспламеняется, а за ней спешит следующая капелька, и следующая… И частота работы капельницы, а значит и сила пламени в печи регулируется краником. Все просто, компактно и эффективно. Вот только установить, подвесить, распределить это изделие по обычной трехместной палатке, постаравшись при том занять минимум места, оказалось делом сложным. А еще эта проклятая труба, похоже, приспособленная к печи гением Незнакомца, никак не желала становиться на место.

Теперь, все время от входа и вглубь пещеры, непрерывно тянуло полярным холодом, каменные стены, пол и потолок еще держали тепло, но и они стремительно остывали, и к тому времени, как мы отважились запустить печь, температура вокруг нас заметно упала – настолько, что морозцем начало пощипывать руки.

Ночь льда.

Да, Вы правы: это был день, точнее – утро. Но для нас, погребенных в пещерной тьме, окруженных заиндевелым камнем… (и воздух, пропитанный холодом) это была ночь. Для нас, погребенных в пещере, это была ночь. Ночь холода. Ночь морозов. Ночь льда.

Мы были разорены, без теплых вещей – почти раздеты. Больных мы упрятали в спальный мешок Незнакомца – единственное, что мы могли для них сделать. Печурка не справлялась. Она и не могла справиться. Стенки палатки дышали холодом, а печечка, вынужденная работать в предельном режиме, дымила из-под плохо подогнанных стыков; чад ел глаза, отравлял воздух, и без того испорченный дыханием пяти живых тел. А каждая струйка свежего воздух извне, несла с собой холод – космический холод.

ОН возвращался дважды. И каждый его приход был для нас новым мучением, с его появлением в палатку проникала новая волна… бесконечный мороз. Он возвращался дважды. Первый раз принес полный рюкзак внутреннего жира (топливо для печи). Второй – роскошную белую шкуру, огромную, как палатка, а с нею шкуру поменьше: мать и сосунок детеныш. Чуть легче стало, когда он накинул большую шкуру поверх палатки – удивительно, но распорки и растяжки выдержали, на наше счастье. Потом, он занес внутрь шкурку поменьше, бросил ее на пол, нам под ноги – все тряпки, что еще оставались внизу, тут же были превращены в накидки, плащи, балахоны. Недолгое облечение, а потом еще больший холод. На сколько ж морозно там было – вне пещеры, на открытых просторах под голубым небом? На сколько вообще может быть холодно на планете Земля? На самой холодной из альтернативных планет Земля?

Мы корчились дрожью под кучами тряпья, и каждый был сосредоточен на собственных мучениях. И вдруг, внезапно – как все плохое – Ольгин крик, обращенный к незнакомцу: