Георгий Гуревич - Ия, или Вторник для романтики Страница 21

Вот, например, неуважение к женской гуманности - важный недостаток?

- Папа, Алеша говорит, что голод - это мужское чувство, а страх типично женское. Это верно? Что ты скажешь как психолог?

- Скажу, что это явное упрощение. Каждому животному - ведь мы и в прошлый раз говорили о животных - нужен и голод и страх. И нужна борьба двух чувств, чтобы большой страх парализовал малый голод, а большой голод побеждал бы страх. Решает мера, все дело в мере. Но мера-то у разных существ разная. У каждого вида своя кривая. Это толково твой Алеша изобразил на графике.

- И вовсе он не мой! - поспешно вставила Ия.

- Я говорю - изобразил толково. Но кривые различны. У хищника крутая кривая голода и пологая - страха. У травоядных наоборот: постоянный умеренный аппетит к жвачке и острые пики страха. Да и внутри вида разной формы кривые у детенышей и взрослых, молодых и старых, самцов и самок. Кто слабее, тот и боязливее. То же перешло по наследству к людям, к мужчинам и женщинам. Сильный мужчина - активный добытчик, ему больше нужен голод стимул действий. Женщина при детях, ей приходится терпеливо сидеть дома, чуть не сказал "в норе", добытчика дожидаться, потомство охранять. Ей природа выдала меньше аппетита, больше опасливости, страха, грубо говоря.

- Толково ты объясняешь, папка, а все равно обижаешь. Это у вас с Алешкой единый фронт мужского зазнайства. Вы герои, а мы - трусишки, и вините природу. Да я, если хочешь, куда смелее Алексея. Он со своим начальством спорить боится.

- Девочка, я сказал, опасливые, осторожные, а не трусливые. Вы и обязаны быть осторожными, чтобы сберечь потомство, сохранить его физически и генетически. Вам дана великая обязанность и право направлять развитие человечества. Как направлять? Стоящих отцов выбирая для будущего поколения.

- "Направлять, выбирать"! А где же тут любовь, папка?

- Любовь и есть выбор. Выбираешь того, кто заслуживает быть отцом, прообраз для собственного сына.

- А как же говорят про любовь с первого взгляда?

- Не знаю, девочка. Думаю, что с первого взгляда бывает не у всех. Зависит, какие требования у сердца главные. Если по сердцу красивый, сильный, ловкий - это сразу видно, с первого взгляда понятно. А если сердцу важнее добрый, заботливый, принципиальный, чистый, талантливый, смелый - этого сразу не разглядишь. В нашей безопасной и благоустроенной жизни еще случай нужен, чтобы проявить смелость, время, чтобы талант показать.

- А мне, папочка, какой нужен - смелый или талантливый?

- Спроси свое сердце. Но мне кажется, ты сама сильная, тебе каменная стена не нужна, чтобы за спиной мужа от жизни прятаться. Ты из тех, кто всматривается. У тебя любовь будет расти постепенно.

"Значит, я из тех, у кого любовь растет постепенно, - думала Ия, сидя над отчетом о шестнадцатом вторнике. - Я к Алешке совсем равнодушна была. Он чужой был, только любопытство возбуждал, а потом стал самым хорошим на свете. Для других он может быть и скучным, неуверенным, нерешительным, никудышным даже, а для меня - все равно самый наилучший. Инесса Аскольдовна плечами пожимает: "Боже мой, рохля такой! Всю весну ходит на свидания, не поцеловал ни разу. Разве это мужчина?" Соседка сказала во дворе: "Ты с ним наплачешься. Мой такой же. На работе горит, с доски Почета не снимают, а дома гвоздя не вобьет. Только ужинает и ночует. На все дела я одна и одна: подай, прибери, купи, еще и деньги раздобудь. Эгоист самовлюбленный". А другая добавила: "Сухарь какой-то, скукота тебе с ним. Все про ученость да про ученость, а когда же живое слово?"

А мне не скучно. У нас дело общее. Ощущение такое, будто ребенок у нас машинный, модель ребенка, сообща воспитываем, лепим характер. И я ничуть не обманываюсь в Алешке, знаю все его слабости наперечет, но все равно он самый милый. Он мой. Мой дом всех милей, потому что я в нем живу. Мой человек всех милей: я его для себя выбрала. Если верить папе, выбрала сердцем и, значит, люблю.

Все это Ия думала про себя, а в тетради написала только два слова: "Да, люблю!"

"Люблю! Мир насыщен и многозначителен. Люблю! Грудь налита горячей радостью. Люблю! Жизнь переполнена до края, нет ни малейшей щелочки для тоски и скуки. Я люблю, я готова делиться ликованием, всех на свете утешать и подбадривать, раздавать прохожим цветы на улице, покупать игрушки ребятам. Я люблю, я нашла смысл и назначение. Я люблю, ничего не нужно сверх того, нечего прибавить".

Прав был старик отец. Ия была сильным человеком. "Да, люблю!" написала она. Не "я любима"!

Семнадцатый вторник.

- Играет! - объявил Алеша, радостно улыбаясь. - Она играет по ночам. Значит, чувствует. Вот видишь, взобрались мы по лестнице почти до самого верха, - заключил он. - Получилась машина с чувствами. А ты не верила, что получится.

- Ну а любовь? - напомнила Ия.

Не могла не напомнить. Самым главным, почти единственным, всезатмевающим чувством была для нее любовь. Говоря о чувствах, она и подразумевала любовь. Нет любви - стало быть, все равно бесчувственная железяка.

Алеша посерьезнел.

- Мы уже размышляли о любви. Но любовь - это другая ступень на лестнице, даже другой этаж. Голод, боль, страх, скука - это мои чувства, они эгоистичны, это чувства для себя. Сытый голодного не разумеет, и "гвоздь в моем сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете", и "каждый умирает в одиночку". Больно мне, тошно мне, скучно мне, весело мне. Но любовь, материнская прежде всего, - первое социальное чувство. Мне больно, когда другому больно. Я думаю, что в этом направлении и будет развиваться человек. Природа сделала только первый шаг, чуть-чуть отступила от эгоизма. Любовь к ребенку - не к своему, к девушке - не к своей. Наши потомки распространят чувства на друзей, товарищей, на всех людей на свете. Пусть никто не чувствует себя сытым, если вокруг голодают. Пусть не веселится, если за стенкой плачут.

Ия не очень прислушивалась. Она задумалась о потомках, о своих собственных потомках, как она будет воспитывать у них чуткий общественный слух на чужие несчастья. Ей представились кудрявые бутузы, глазастые и толстогубые, с наивно-удивленным вопросительным взглядом, как у Алеши. Как у Алеши? Разве она хочет, чтобы ее дети были похожи на него? Так далеко зашла в мечтах? Ну да, зашла, да, хочет. Любит и хочет. А он?

И ей захотелось задать вопрос. Не словами, конечно. Какая же девушка спрашивает словами? Есть много способов спросить молча.

Ия положила на стол свою загорелую лапку. Как бы случайно забыла ее в непосредственной близости от Алешиной длани, разлапистой, с обкусанными ногтями и желтыми следами ожогов на плоских пальцах. Алеша поперхнулся, опять заговорил о чем-то, а длань между тем начала подкрадываться к лапке, миллиметр за миллиметром, с показной нечаянностью. Но Ия видела все уловки длани, даже не глядя ощущала. Какое-то особое поле возникло вокруг их столика, полупрозрачной перегородкой отделило внешний мир. Все краски снаружи потускнели, затуманились, все звуки отодвинулись, слились в глуховатый ритмичный гул: гал-гал-гал... А внутри поля напряжение все возрастало, словно ткань натягивалась до отказа. И вот пушок прикоснулся к пушку, короткое замыкание; искры посыпались из мизинца в мизинец. Ия замерла, зажмурилась на секунду. Секунду блаженной слабости позволила себе. Но...