Рэй Брэдбери - Из праха восставшие Страница 22

Вот, скажем, кто из невидимых в зеркале — старейший?

— Я, — шепнула с чердака Тысячежды Прабабушка. — Других таких нет.

— Никаких сомнений, — согласился Томас Длинный.

— Согласен, — поддержал его мышевидный карлик, едва возвышавшийся над дальним, затененным концом тяжелого махагонового стола.

Что-то стукнуло в столешницу снизу и гулко захохотало. Никто не нагнулся, не заглянул под стол, не полюбопытствовал, что же оно там такое.

— Сколько среди нас столостучателей, сколько бродителей, ковылятелей, прыгунов? Сколько тех, что не боятся солнца, сколькие наводят тень на луну?

— Пореже, — взмолился Тимоти, на котором лежала задача записывать все сказанное — как твердые факты, так и общие соображения.

— Какие ветви нашей Семьи напрямую связаны со смертью?

— Мы, — сказали другие чердачные голоса, порывы ветра, сотрясавшие крышу. — Мы Октябрьский народ, осеннее племя, и этим сказано все, тут ни убавить, ни прибавить.

— Слишком туманно, — поморщился Томас Коротышка, ничем не похожий на своего тезку, Длинного.

Обратимся, для примера, к сидящим здесь странникам, которые ходят и бегают, лазают и ползают по пространству, равно как и по времени, по воздуху, равно как и по земле. Думается, что мы — это Двадцать одно Присутствие, оккультное единение, в коем сливаются потоки листьев, сорванных с дальних, в десяти тысячах миль находящихся деревьев, дабы они щедрым урожаем осыпались здесь.

— Ну к чему все это мельтешение, это копание в мелочах? — вопросил второй по старшинству из участников обсуждения, растивший когда-то лук и выпекавший хлеба для царских гробниц. — Мы все знаем друг про друга, кто и чем занимается. Я опаляю огнем ржаные буханки и сплетаю хвостами отборные луковицы, чей аромат увеселит тесно спеленутых властителей долины Нила. Я поставляю все необходимое для пиров в Зале Смерти, где восседают на золоте тринадцать фараонов, чье дыхание — пивная закваска, зеленый тростник и вечная жизнь. Что большее можно узнать обо мне — или о ком-нибудь другом?

— Этого хватит с лихвой, — кивнул Длинный. — Но нам нужны достоверные описания всех членов Семьи. Такие познания помогут нам выстоять, когда эта глупая война достигнет своего апогея.

— Война? — вскинул глаза Тимоти. — Какая война? — Он прижал ладонь ко рту и густо покраснел. — Извините.

— Не за что, мальчик, — заговорил отец всей тьмы. — Слушай, и я расскажу, как нахлынул этот прилив неверия. Иудео-христианский мир лежит в руинах. Неопалимая купина больше не загорится. Христос больше не придет, из страха, что Фома Неверующий его не признает. Тень Аллаха тает под полуденным солнцем. Христиане и мусульмане брошены в мир, раздираемый бессчетными войнами, которые сольются в итоге в одну огромную. Моисей не спустится с горы, ибо на нее не поднимется. Христос не умрет, потому что и не рождался. И все это, имейте в виду, крайне важно для нас, потому что мы суть обратная сторона монетки, подброшенной в воздух — орел или решка? Что победит — святость или нечестивость? Но видите ли вы, что главная проблема не в том, что победит, а в том, победит что-нибудь — или ничто? Не в том, что Иисус одинок и Назарет лежит в запустении, а в том, что большая часть населения уверовала в Ничто. Что не осталось места ни для прекрасного, ни для кошмарного. И мы тоже находимся в опасности, запертые в могиле вместе с так и не распятым плотником. Погребенные под обломками Черного Куба[23]… Мир поднялся на нас войной. И они не называют нас Супостатом, ибо это наполнило бы нас плотью и кровью. Чтобы ударить в лицо, надо видеть это лицо, чтобы сорвать маску, надо видеть маску. Они воюют против нас тем, что притворяются — нет, уверяют друг друга, что нас нет. Это даже не война, а призрак войны. Уверовав в то, во что веруют эти неверующие, мы рассыплем свои кости во прах и развеем их по ветру.

Над столом прокатилась скорбная волна вздохов и испуганного бормотания: «Нет… Нет… Нет…»

— Не «нет», а «да», — сказал Отец, поплотнее запахивая свой древний саван. — Когда-то война была совсем простой: на одной стороне христиане и мусульмане, на другой — мы. Пока они верили в свои учения и не верили в нас, мы обладали вполне ощутимой плотью. Мы знали, за что нам сражаться, чтобы выжить. Но теперь — в мире, наполненном воителями, которые не нападают, а равнодушно отворачиваются или просто проходят сквозь нас, которые даже не оспаривают наше существование как крайне сомнительное — мы оказались безоружными. Еще одна приливная волна презрительного неверия, еще один губительный град небытия, и наступающий апокалипсис одним небрежным дуновением затушит наши свечи. Над миром пронесется нечто вроде пыльной бури, и нашей Семьи не станет. Она будет снесена одной простейшей фразой: «Вы не существуете, вы не существовали, вас никогда не было».

— Ах… А-а-а… Нет… — прошелестело над столом. — Нет, нет.

— Не так быстро, — попросил без устали строчивший Тимоти.

— Так в чем же состоит план военных действий.

— Простите?

— Ну, — сказала темная, невидимая приемная мать Тимоти Видимого, Тимоти, ярко освещенного, ясно различаемого, — ты развернул перед нами кошмарное очертание Армагеддона. Ты почти уничтожил нас словами. Теперь верни нам надежду. Мы знаем, с кем и с чем мы сражаемся. Но как нам победить? План контратаки, пожалуйста.

— Вот так уже лучше, — пробормотал Тимоти, без труда поспевавший за неспешными словами матери.

— Проблема в том, — вступил призрачный пассажир, — что люди должны поверить в нас до некоторой степени. Поверив в нас слишком уж истово, они тут же начнут затачивать колья и ковать молотки, вырезать распятия и шлифовать зеркала. Убедив их, мы пропали, не убедив — пропали. Как нам сражаться, не подавая вида, что сражаемся? Как проявить себя, не проявляясь излишне отчетливо? Как сказать людям, что мы не умерли, хотя и похоронены по всем правилам?

Темный отец тяжело задумался.

— Рассредоточиться.

Все присутствующие повернулись и взглянули на рот, внесший это предложение. На рот Тимоти. Тимоти вскинул глаза и с ужасом понял, что, сам того не заметив, встрял в разговор.

— Повтори, пожалуйста, — приказал отец.

Тимоти плотно зажмурился и повторил:

— Рассредоточиться.

— Поподробнее, сынок.

— Ну вот, — сказал Тимоти, — посмотрите на нас, мы тут все в одной комнате. Мы тут все в одном Доме. Мы все в одном городе.

— И так что? Ты говори, говори, — подбодрил его спеленутый отец.