Брайан Стэблфорд - Город Солнца Страница 22

Я отнюдь не был удивлён тем, что когда я пояснил темнокожему человеку, что хочу воспользоваться одним из быков для поездки в незаселённый район, он с готовностью вызвался отправиться со мной. Частично, подумалось мне, это объяснялось его желанием не спускать с меня глаз… но я дуумаю, что он также хотел присмотреть и за быком. Если я собирался уехать на животном, несущем на себе паразита, без кого-либо, кто мог бы видеть, что я делал…

Они, похоже были весьма озабочены тем, чтобы быть уверенными в том, что условия на которые мы согласились, соблюдаются неукоснительно. Особенно их волновало, чтобы ни одна чёрная клетка не подверглась изучению.

Я был несколько более удивлён, когда Слуга вернулся с четырьмя лучниками. Мы видели не очень много лучников с момента нашего первого путешествия от корабля к городу — они постоянно были заключены внутри своих бараков вовнутренем круге. Когда я спросил Слугу, какая в них нужда, он просто ответил: — Это опасно.

— Какого рода опасность? — Спросил я.

— Хищники, — ответил он.

Долина реки кормила большие стада яко-оленей, и различных меньших травоядных разхмером от мыши до овцы. Было несколько хищников, питавшихся ими, но единственными, которые могли представлять угрозу для всадника, были похожие на собак животные, которых не долго думая назвали «волками», охотящиеся стаями.

— Они нападают на людей? — Спросил я.

— Да, — прозвучал ответ. — Иногда всё ещё приходится проводить повозки, чтобы отодрать металл от остатков кораблей, когда мы становимся лагерем на ночь, приходят хищники. И если есть раненные запах крови, разносящийся ветром, привлекает их.

— Для этого у вас лучники? Чтобы защищать караваны от хищников?

— И чтобы защищать животных в полях, — дополнил он.

— Животных? Или их компаньонов?

Его чёрные глаза не дрогнув встретились с моими. — Животные и компаньон составляют единое целое, — сказал он.

Паразит заражл только травоядные виды. Ни один хищник не мог иметь компаньона. Люди города были вегетарианцами, хотя и ели рыбу и пили молоко. Им и в гоову не могло прийти есть какое-либо животное, имевшее празита — или потенциально имевшее такую возможность — и они выражали недвусмысленное отвращение к перспективе поедания мяса хищников, словно они должны были бы во вторую очередь питаться плотью создания-хозяина.

Наша не слишком разнообразная компания отправилась ранним утром незадолго до рассвета — и последовала вдоль реки на север. Впервые яко-олени продемонстрировали мне, на что они способны по части скорости. Я был приятно удивлён, не так самим алюром, как тем фактом, что даже предвингаясь резвой рысью, они сохраняли достаточную плавность. Я предполагал исключительно неудобную езду, и собирался расплатиться ссадинами за дву-дневную вылазку в дикую природу, но всё оказалось не так скверно.

Слуга ехал впереди, в тов ремя как лучники сгрудились вокруг меня, словно почётный караул. Я не счёл такое построение слишком удачным и попытался поравняться с темнокожим человеком, чтобы можно было вести беседу. Мой скакун достаточно охотно отозвался на понукания, но Слуга — не слишком явно проявляя это — старался держаться на некотором расстоянии. Я настаивал до тех пор, пока ему не пришлось бы проявить со всей очевидностью, что он умышленно старается избегать моего общества, и он сдался.

— Это хорошая земля, — сказал я. — Большинство колоний расширились бы, чтобы занять её — люди улетают с Земли, жаждая простора, места для экспансии. Почему вы остаётесь скученно в городе, обрабатывая лишь столько земли, чтобы она могла прокормить вас?

— Мы все — одна Нация, — ответил он. — Мы живём вместе.

— Оставаясь в одном месте, вы становитесь уязвимы для несчастья, — настаивал я. — Одна суровая зима — один неурожай — любое несчастье причинит вам серьёзные неприятности.

— У нас есть достаточно для наших нужд, — сказал он. — В море всегда пищи в избытке.

— А что происходит, когда ваше население увеличивается? — Спросил я. — Вы продолжаете сроить новые стены города и расширять кольцо обрабатываемых земель вокруг него? Вы не миожете делать это вечно.

— Сам решит, что делать, — заверил он меня.

У меня не было сомнений на этот счёт. Он решит ограничить население, тем или иным способом. Или он решит, что должен быть построен ещё один город, и ещё, и ещё…

Но его это не интересовало. Он знал только, что если возникнет вопрос, на него найдётся ответ. Я не мог понять такое отсуствие интереса к возможному будущему. Что могло им двигать, если не предвидение того или иного рода? Но его жизнь не обещала ему никаких наград, которые были бы мне понятны, у него была своя роль, и он скурпулёзно исполнял её. Меня подмывало спросить его, каковы его желания, каковы цели его жизни, но мне был известен ответ, который я бы получил. Невозмутимый взгляд, оскорбительный в своей демонстрации отсуствия взаимопонимания.

Один из нас — сумасшедший, подумал я, и мне хотелось быть уверенным, что это — не я.

Самое старое возражение против утопических проектов заключается в том, что они никому не предоставляют побудительных мотивов к работе. Никто не зависит от своих собственных усилий, а только от усилий всей коммуны в целом. Никто ничего не делает для себя, а только для всей коммуны. Циники говорят, что Утопия не может работать. Я был согласен с ними. Муравьи и пчёлы могут осуществлять это, но их коммуны обладают единым разумом — коллективным самосознанием роя.

Многое из того, что мы видели здесь на Аркадии, наводило на мысль, чтолюди достигли аналогичной степени коллективного самосознания — их город и их жизнь очень походили на жизнь роя. Но было трудно понять, как объединение с паразитом повлияло на них — или для них таким образом. Даже, если содружество было наибольшим благом в мире… даже, если паразитические клетки, маскируясь под клетки мозга, снабдили мозг хозяина новыми потенциальными возможностями и новыми силами… это было трудно понять. Если только они не были наделены чрезвычайными телепатическими способностями. Я задержался на этой возможности. Они не могли читать наши мысли — это точно. И Мариэль не могла читать их. Я не верил и в то, что они могли читать мысли друг друга. И всё же, они обладали этим исключительно сильным ощущением социального единства, необычно сильного слияния не каждого с каждым, но каждого со всеми.

И все они знали, что Бог существует. Они знали это, без каких-либо вопросов. Не могло ли это знание, задумался я, иметь своим источником то же чувство взаимного слияния?