Кирилл Якимец - До поворота (Кровавый Крым) Страница 22

— Слышь, — уставился колючими глазами Сашок, — светает уже. Пошли на трассу, вон, километра два, — он кивнул вправо.

— Нет, там человека убить хотят, — Слава потряс головой для ясности, но лучше бы было этого не делать… — Что там у них еще в машине есть? — курицу точно следовало взять с собой, — Слушай, а в канистре-то что?

— Дай нюхну! — сунув острый нос в дырку, Сашок хмыкнул. — Нормально. Самогон.

Больше ничего интересного в салоне не обнаружилось, возиться с багажником было лень — Слава прихватил только аптечку, курицу упаковал понадежнее и, подумав, втиснул рядом пистолет. А кробочку патронов запихал в карман.

— Все, пошли, — он с сомнением оглядел растерзанный жигуль: по всем правилам надо его сжечь, как это делали бандиты. От воспоминаний передернуло плечи: «А ну их, эти отпечатки пальцев!» Потихоньку стало сереть небо, чернота отступала, всасывалась в щели домов, забивалась в канавы, как талый снег весной. Сашок заметно торопился, Слава еле успевал за ним, дурацкая сумка вконец натерла плечи, чего он с ней носится? Нырнув в очередной поворот, пацан пролез под забор, велел обождать. Слава присел на скошенную лавочку. Тело казалось сделанным из тяжелого усталого теста. Огромное молодое солнце вызывало восторг и одновременно почему-то рвоту: яркий свет окончательно вымел, опустошил неестественно легкую голову, и от этого в животе что-то резко перекатилось, потом еще и еще раз, сложило вчетверо, как тетрадный лист. Совершенно ослепший, Слава ввалился в ближайшую калитку, где уже слышалось начало дня — кто-то покашливал, хамски орал петух. Дверь в сортир была открыта настежь — скорее, закрыть. С утра в сортире чисто и даже уютно, только запах хлорки непривычно отбивает обоняние…

— Бек, какая свинья так долго срет? — громыхали голоса совсем рядом; казалось, чуть громче — и его картонный домик рухнет.

— Что, Фомич, не терпится шоколадный цех прочистить?

— Братва, что за шухер-то вчера был?

— А ты у Жоры спроси! Ему виднее, — тяжелый кулак нескоько раз опустился на струганные доски двери.

— Ну и погром! Бек, ты буянил, больше некому!

— И машину тоже угнал, — кулак опять прошелся по хлипкой фанере. — И там я сечас сижу…

— М-м-ммуж-жики, поссать д-дайте, ей богу…

— Что, Кузнечик, неужто и тебя Жора в такую рань смог растолкать?! Ну, дела!

— Слышь, мужики, а товар-то у нас в той был, в этой пусто…

— Жора, погоди. Мы и арсенал весь туда сложили…

— Да, как ты сказал, так все и сделали! Жора, ты бабу-то хорошо знаешь? Ты всю ночь с ней в доме был…ой, Жор, брюки одни… ой, по почке не бей!.. Падла в сортире засел… я ж не отстираюсь!!!

— Гей, мужики, вы тут погром устроили, — раскатистый женский голос перекрыл все остальные, — Индюка подавили, да что это такое! Забор снесли… На тыщ сто убытку старыми — забор снесли, сарай покорежен!!! Не открою сортир!!! Хоть режь не открою! Плати, давай, или выметайтесь, чтоб духу не было!!! Через пять минут. Вон, участковый пришел, — голос прервался на минуту, — Степаныч, беда у меня: хулиганы у постояльцев машину увели, погром-то какой! Сам посмотри! Степаныч, родненький, да ей богу же я не причем… — женский голос удалился, завывая.

— Так, ребята, машина ваша, значит, у проселка, уберите с глаз долой, как говориться. Нас тут ОМОН центральный проверяет, сами понимаете. Доложить-то мы доложим, а лишний шум ни к чему, так что давайте поскорее отсюда…

— Ну, Степаныч, ты дорогой наш. Ну, выручил, ну, спасибо…

— «Спасибу» на хлеб не намажешь…

— Ясное дело, держи. Хватит?..

Голоса стихли, донесся звук отъезжающей машины.

— Слав, выходи, — Сашок осторожно поскреб дверь, — нашел я ее.

— Ох, — согнувшись пополам, Слава еле выполз наружу, — Сальмонеллез у меня, наверное. Помираю.

— Да ты, че?! — подхватив друга, мальчишка втащил его в пристройку и осторожно уложил на постель. — Вот, отдохни, — перетряхнул сумку, — ты ж ихнюю аптечку брал… Волокордин, димедрол, ага — ношпа! Нормальные люди, на хрена им столько ношпы? Десять банок!

— Ой, не могу, — попытавшись встать, Слава чуть не расстался с собственным телом, которое и не думало шевелиться.

— На, глотай. Мать меня всегда ей кормит. Только у нас она желтая. Может тебе еще одну? Жива твоя, жива-здорова! Эти жлобы ее бросили, спит. У Верки в комнате…

— Уходить нам надо. Скорее!

— Че, разбудить ее?

— Да.

— Ну, ты как, не сдохнешь?

— Не.

— Смотри, помрешь — с меня мать шкуру спустит.

Боль потихоньку отступала, спазмы прекратились и прешли сначала в легкую тошноту, потом холмик тошноты стал рассасываться, но не исчез, а равномерно распределился по всему ватному организму… Или — механизму? Вот в чем дело: мы все — машины, типа того паровозика. Так и есть! Человек не мог произойти от обезьяны сам собой: тут видна рука Мастера. Старый мудрый Мастер проплыл мимо на красивом обтекаемом облаке и сказал прямо в лицо Славе: «Тебя украли! Сейчас же возвращайся обратно в свой магазин! Ты нужен детям!» Изо рта у Мастера пахло деревенским сортиром и хлоркой. Солнышко ласково просвечивало сквозь волосы Мастера, стекало по широким провалам зрачков и прыгало оттуда прямо в славин мозг, пытаясь выесть там местечко — но на этот раз мозг был заперт… или куда-то пропал? Так или иначе — на этот раз номер не пройдет. Тогда Солнышко рассердилось и стало раскачивать мир, отрывать от него куски и лепить из них небольшие круглые катышки. Широко проплыли ярко-досчатые заборы, канава по краю раздолбанных камней дороги и два каких-то лица. «Все, я умираю. — подумалось вскользь, — Меня черти хоронить в ад ведут, наверное нужно упираться,» — но сил совершенно не оставалось…

— Чой-то развезло его? Помрет?

— Ты ему, дурак, какой дозняк дал?

— Да не давал я ему ничо, даже бурды той из канистры не давал…

— Передоз у него, — отдаленные хлопки застряли в мировых катышках, не дойдя до полноты ощущения, — точно, кинется…

— Может к доктору надо?

— Тащи в вагон, там разбе… — темный провал проглотил искорки света, вокруг завертелась вьюга, утаскивая куда-то вперед и вдаль, вверх, выше и выше, пока, наконец, не выбросила на неприятную жесткость скамейки. Из стороны в сторону качало. По проходу прошла группа шумных, толстых женщин, одетых весьма странно. Они осели у противоположного тамбура, ведя разговор на каком-то своем непонятном языке. Следом за ними чумазая девочка вела чумазого братишку; не дойдя до теток одной скамейки, цыганенок вывернулся и прибежал обратно, уселся напротив. Пару раз глянув на Славу, взял сумку и сунул туда руку.