Гарри Тартлдав - «Если», 1999 № 10 Страница 22

Потом вылез наружу. Мотор работал; машина нетерпеливо вибрировала.

Скорее забрать свой рюкзак. Кинуть на заднее сиденье… Не ждать утра, тогда к полудню он будет уже дома…

Он споткнулся. Замедлил шаги. Остановился. Пошатывась, вернулся к машине.

Мотор работал.

Миша оглянулся — туда, где покачивалась среди веток единственная голая лампочка, где сидел за дощатым столом очень высокий сгорбленный человек. Бутылка мутной жидкости перед ним опустела наполовину.

И пришел страх.

…Воющая «Скорая помощь», плитки больничного пола, и на нем раздавленный шприц. Темная лужица. Башня-капельница, серый в трещинах потолок. Все…

Мотор работал.

— Да заткнись ты! — Миша повернул в гнезде ключ; стало тихо-тихо, только комар, залетевший в машину и уже нанюхавшийся выхлопов, жалобно звенел под ветровым стеклом.

Миша испугался, что мотор умолк уже навсегда и чудо убито.

Новый поворот ключа.

Тик-тик-тик. Р-р-р-р!

Миша закусил губу и побрел к дому.

Где-то на полдороги у него потемнело в глазах.

— Ты дыши, — сказал Анатолий. — И голову держи повыше. И просто спокойно посиди. Вот так.

Миша пил холодную, до ломоты в зубах, воду. В воде- плавали сорок капель валерьянки.

— Ехать в ночь тебе не надо. Въедешь в колдобину, разобьешь рыдван до состояния хлама… он и так, правда, хлам. И не берись больше за такие дела.

Миша послушно кивнул, отчего голова закружилась с новой силой.

Анатолий принял из Мишиной руки опустевший стакан. Валерьянка воняла на всю комнату.

— А есть такие, которым на все наплевать, — тихо сказал Анатолий.

— Жили-жили, померли… Пока молодой. Всего хочется. Жизни много, — он засмеялся. — Так?

Миша проглотил слюну.

— Не бойся, — Анатолий усмехнулся. — Я пошутил спьяну. А у твоей тачки контакты окислились… Наверное. Нет, ты не дергайся, ТЕПЕРЬ она будет заводиться. Безотказно.

Миша сжал зубы.

Страх не отпускал. Страх непоправимой ошибки.

Тридцать дней — это ведь не тридцать лет, правда?

Миша выехал на рассвете. «Рома» завелся с полоборота.

Поднималось солнце. В приоткрытое окно дул лесной ветер, не знавший ни выхлопов, ни гари, и к его запаху упоительно примешивался дух живой, исправной машины.

Миша вырулил на шоссе. И вдавил педаль в пол, наслаждаясь скоростью. Движением ради движения.

А потом испуганно притормозил. Снизил обороты, охотно пропуская торопыг, без сожаления провожая взглядом сиюминутных победителей, которые доберутся до цели раньше. По крайней мере, сегодня.

A он, Миша, слишком любит жизнь. Опять-таки сегодня.

А вчера ему было страшно из-за проданных тридцати дней. Но тридцать дней — это не тридцать лет…

В жизни нет ничего непоправимого.

Стоит только однажды вернуться.

Глен Кук

ВОЗВРАЩЕНИЕ «ДРАКОНА-МСТИТЕЛЯ»

Фигура облачена в алое.

У существа маленький лысый череп. Лицо с тонкими женскими чертами. Губы подкрашены светлой помадой. Брови оттенены сурьмой. Мочки ушей оттягивают подвески, отдаленно напоминающие какие-то знаки зодиака.

Никто из посторонних не сможет сказать, какого пола это существо. Впрочем, здесь не бывает посторонних. Глаза фигуры в алом одеянии закрыты веками. Рот полуоткрыт. Оно поет.

Этой песнью был ужас. Зло. И голос поющего наполнен страхом.

Он пел, но губы его не шевелились.

Существо восседает на троне из черного камня. Трон находится в самом центре начертанной на полу пентаграммы. Ее прямые линии переливаются оттенками красного, синего, желтого и еще одного цвета, названия которому нет в человеческих языках. Цвета мерцают, изменяются, подчиняясь ритму и мелодии песни, порой на мгновение вспыхивая чистым серебром, раскаленным золотом и ядовитым пурпуром.

По атласно-гладкому женоподобному лицу скатываются капельки пота. На висках темными жгутами взбухают вены. Мускулы шеи и плеч превратились в узлы и веревки. Маленькие пальцы, тонкие и хрупкие, заканчиваются длинными, острыми и изогнутыми когтями, окрашенными в цвет свежепролитой крови. Когти вцепились в подлокотники трона.

Факелы над высокой спинкой трона затрещали, пламя закоптило, свет померк.

Голос существа дрогнул…

Но вот тело его напряглось, словно черпая силы из какого-то внутреннего источника. Из глотки вырвался вопль.

Мрак медленно отступил.

Фигура медленно встала, воздев руки. Песня-вопль превратилась в крик торжества. Распахнулись глаза — поразительно синие, почти сияющие. И беспредельно злобные.

И тут мрак нанес удар. Из-за спинки трона ночным питоном метнулось черное длинное тело и обвило жертву. Извивающиеся щупальца впились в ноздри колдуна и его искаженный криком рот…

Каравелла медленно движется по невидимому кругу, словно ее гонит течение, не имеющее начала и конца. Прохладное и спокойное море похоже на бескрайнюю плиту из отполированного желтовато-зеленого жадеита. Ни плавник, ни ветерок не нарушают его безжизненную поверхность.

Мой взгляд устремлен на море. Я смотрю на него вечность или чуть больше. Оно всегда неизменно, и я давно уже не обращаю на него внимания.

Купол тумана накрывает место успокоения «Дракона-мстителя». Там, где туман соприкасается с морем, он похож на гранитную стену, но наверху становится тоньше, сквозь него просачивается дневной свет.

Сколько уже раз поднималось и закатывалось солнце с тех пор, как боги покинули нас, отдав во власть смертной воли итаскийского колдуна? Я не считал.

Иногда, крайне редко, ценой неимоверного напряжения мне удается покинуть свое тело. Ненадолго и недалеко. Чары, удерживающие нас здесь, могущественны и необоримы.

Меня согревает мысль, что я смог убить чародея. Если мне когда-нибудь удастся вырваться из этого плавучего ада и встретиться с ним на том свете, я нападу на него снова.

Освобождаясь от оков плоти, я получаю ровно столько свободы, чтобы обозреть жалкие останки своего дрейфующего гроба.

За его борта цепляется изумрудный мох, он вползает почти на фут выше ватерлинии. Мелкие зубастые твари гложут, проедая насквозь, гниющую древесину. Снасти свисают обрывками паутины. Паруса превратились в лохмотья. Древняя парусина стала хрупкой, малейший ветерок унесет ее серой пылью.