Александр Беляев - Чудесное око Страница 23

— Что это? Почему? — спросил растерянный Азорес.

— Догадайся сам. Ты изучал теорию водолазного дела у Протчева, — отвечает Маковский.

— Вода не принимает, — смеётся Гинзбург.

Матросы осматривают Азореса — ему надо отлежаться. Испанец сидит на палубе. Солнце отражается в лужах, натёкших со скафандра. Все молчат. Азорес хлопает себя по лбу и смеётся.

— Понял! — кричит он. — Я забыл, что надо нажимать головой на клапан «головного золотника», — выпускать лишний воздух — «травить воздух», как говорил Протчев. Меня раздуло и выбросило на поверхность.

— Фельетон не вышел? — смеётся Кириллов.

— К сожалению, откладывается, — отвечает Азорес. — Но я всё-таки спущусь на дно.

— Тихим ходом подвести траулер к затонувшему пароходу! — распорядился Барковский.

— Когда они все успели собраться? — удивился Миша. Он так увлёкся экраном, что не замечал ничего вокруг.

Изображение на экране колыхалось — телеоко двигалось вперёд, наталкивалось на преграду воды и покачивалось.

Чем ближе подходил траулер к скале, тем больше погибших кораблей и пароходов виднелось на выступах и в расщелинах подводной горы. Она вся была усеяна ими. Здесь встречались и старинные каравеллы, и парусники минувшего столетия, и колёсные пароходы времён Фултона, и современные винтовые.

— Кладбище кораблей, — тихо промолвил Маковский. — Сколько их погибло по дороге из Америки в Европу!

— Да, весь путь, видимо, усеян, — ответил Борин.

— Одного железа сколько, — добавил Кириллов.

— А сколько сокровищ лежит в трюмах, сколько бочек золота и серебра! Ведь с самого открытия Америки люди тонули сами и губили в океане награбленное и найденное в Новом Свете золото. Только испанцы посеяли на дне не один десяток тонн золота, — сказал Азорес.

— А сколько людей пошло ко дну из-за человеческой жадности! — услышал Миша голос Гинзбурга.

— И ради смелости, пытливости! — поправил его Барковский.

— Однако не легко будет найти нашего покойничка, — добавил он, глядя на кладбище кораблей, которое всё увеличивалось.

— Растения! Нет, кораллы… — удивлённо воскликнул Миша. — Разве кораллы растут на такой глубине?

— Они жили, видимо, тогда, когда эти горы ещё лежали намного ближе к поверхности моря, — сказал Тоффель. — Перед нами, очевидно, затонувший материк.

Маковский осторожно вёл траулер, подводя телеоко ближе к затонувшему большому кораблю. Телеглаз прошёл вдоль корпуса. Мелькнули, блеснув стёклами, иллюминаторы. Вот и нос. Надпись. Надпись… На железе, заржавевшем, покрытом ракушками, нельзя было прочесть название парохода.

— Во всяком случае, это не «Левиафан», — заверил Маковский. — «Левиафан» крупнее. Поищем ещё.

— А может быть, посмотрим, что скрывает в себе этот покойничек? — спросил Протчев. В нём уже заговорили инстинкты «подводного охотника». — Если обнаружим что-либо ценное, поставим буёк, возьмём на заметку. Глубина подходящая.

— Поищи, но долго не задерживайся. Тебе уже скоро вылезать, — сказал Барковский.

— Захвати телеглаз! — говорит инженер.

Протчев весело дёрнул дважды за сигнальную верёвку, хотя при телефоне в этом не было нужды. Привычка. Люлька стала опускаться ниже.

Протчев плавно пролетает над верхней палубой, сходит с люльки, идёт, разрезая воду правым плечом. Впереди — люк. Протчев перестаёт «травить воздух», немного раздувается и легко перепрыгивает через люк, как через пропасть на шаре-прыгуне. Все медные части, поручни, раструбы вентиляторов поросли, словно мохом, мелкими зелёными водорослями. Под ногами хрустят ракушки. Из раструбов выплывают рыбы и удивлённой стаей кружатся возле головы водолаза. Их столько, что они мешают рассматривать.

— Кыш, вы! — машет рукой Протчев.

Ещё один люк. Протчев осторожно спускается по железным сходням трапа. За водолазом тянутся «сигнал», шланг, провода телефона и электрического фонаря. Не зацепить бы за что-нибудь острое. А тут ещё эта морока — телеоко со своими проводами…

Вот он уже идёт по коридору. Каюты… Заглядывает в одну — по столу бежит испуганный краб. Под потолком — деревянный стул, ящик. Всё, как в мире невесомого.

Протчев спускается в трюм. Здесь он находит горы цинковых ящиков. Известное дело. Наверное, ещё во время империалистической войны на пассажирском пароходе перевозили снаряды. А вот и огромная, величиной с ворота, дыра на дне. Пароход был пущен ко дну торпедой подводной лодки. А в этих больших ящиках что может быть?

— Не увлекайся, Протчев! Пора подниматься! — предупреждает дежурный.

— А, чтоб вам! — бурчит Протчев и поворачивает назад. Но на экране Миша видит только угол ящика, обросший водорослями и облепленный ракушками. Что такое? Протчев остановился…

— Что там случилось? — спрашивает Барковский.

Невнятное бормотание. Кряхтение.

— А, чтоб тебя! Нога застряла в железном хламе.

Миша хотел крикнуть, чтоб Протчев повернул телеглаз к себе… А впрочем, Протчеву никто не может оказать помощь… Нет, оказывается, могут.

— Спустить на помощь водолаза!

— Шланги, сигналы, провода ещё больше перепутаем. Сам управлюсь! — отвечает Протчев.

У Миши гулко колотится сердце. Какая опасная работа! А Азорес ещё собирался спуститься на каравеллу… Проходят долгие минуты. Слышны глухие удары. Что он там делает?

— Проклятая проволока, хоть бы костюм не проколоть.

— Какая опасность! Прорвётся костюм, и водолаза зальёт вода.

— Ух! — слышится облегчённый вздох Протчева.

Телеглаз спустился с мохнатого ящика и осветил сходни трапа. Протчев освободился. Вместе с ним облегчённо вздыхают все.

Протчева поднимают на поверхность медленно, то и дело останавливаясь. Шесть сажен вверх — остановка на пять минут. Четыре сажени — десять минут, ещё две сажени — пятнадцать минут.

Наконец Протчев на палубе. Матросы снимают шлем. Вот мелькнуло лицо Протчева. Оно спокойно, как всегда. Риск — обычное для него дело, его профессия.

Поиски продолжаются с помощью телеглаза. Траулер обходит подводную вершину. Телеглаз осматривает каждый большой пароход. «Мтарбрук», «Южный крест», «Мери», «Эль-Пазо» нашли здесь последнюю пристань.

Азорес, уже отдышавшийся, говорит:

— Древние римляне хоронили усопших со словами: «Пусть будет тебе земля пухом». Утонувшим можно было бы сказать: «Пусть будет вам вода пухом». Земля, тяжесть могильной земли почти везде одинакова — около двух метров толщины. А вот утонешь ли на глубине десяти тысяч метров или на сотне метров — большая разница. Десять тысяч метров — это давление в сто атмосфер. Дерево под таким давлением становится крепче камня. Что же станет с телом человека? Да, Хургес был предусмотрителен, сделав свои записи на металлических пластинках.