Брайан Стэблфорд - Путешествие к Центру Страница 23

Он уныло посмотрел на меня. Мне не хотелось расспрашивать его, какой максимальный срок доводилось ему проводить в скафандре жизнеобеспечения — тот вряд ли был на уровне моего, — но в моем послужном списке не значились армии инопланетян, пытавшихся взорвать, поджарить или испарить меня.

— Полагаю, у тебя уже есть опыт обращения со скафандрами и газовыми пакетами, — кротко произнес я.

— Тяжелыми скафандрами мы пользовались только в безвоздушном пространстве, — безразлично ответил он. — Большинство настоящих боев проводилось на поверхности. Температура, как правило, была нормальной, а воздух пригодным для дыхания — если не считать того, что саламандры вовсю использовали биотехнологическое оружие. Вироиды, нейротоксинные бактерии и тому подобное… Все, разумеется, настроенное против человека. В основном мы носили тонкие стерильные костюмы, похожие на всем известные пластиковые сумки, которые не сильно стесняли движения. Еще было микрокапиллярное белье, собиравшее пот. Прежде чем его надеть, приходилось выбривать все волосы… Нам давали мазь, предотвращавшую рост волос, но от чесотки она не помогала. Через пять-шесть дней миссии я почувствовал, что мое тело распухло. И не почешешься… то есть нормально не почешешься.

Мы привыкли ходить крадучись под голубым небом, которое можно встретить на любой подходящей планете, или под звездами, когда вокруг много всякой красивой зелени, иногда города, не важно — чьи… Но воздух вокруг всегда был наполнен такой гадостью, что стоит один раз вдохнуть, и ты уже сплошной гангренозный комок. Даже когда воздух был чист, все равно приходилось носить костюмы… на всякий случай. Мы полагались на машины жизнеобеспечения, висевшие у нас на спине. Костюмы были практически непробиваемые… их не порвешь, что бы ты с ними ни делал… Но я почему-то никогда не любил ни до чего в них дотрагиваться, а то уколешь палец и сдохнешь, крича от боли.

Заплечный аппарат мне тоже никогда не нравился. Его не видно, до него не дотянешься… но моей химией он управлял, как маленький бог. Иногда он казался также далеко, как корабль или звезды в небе.

Если б он удосужился замолчать, я бы сказал ему, что вполне понимаю, как он себя чувствовал. Но он все бубнил и бубнил, убежденный, что я этого не знаю. Такова была разновидность его паранойи.

— Здесь все будет не так, — сказал я. — У громил Амары Гююра будут добрые старые ружья, и у вашего приятеля андроида — тоже. Но даже в этом случае там, в холоде, достаточно одного попадания, и ты — покойник. Еще глубже, там, где Саул обнаружил жизнь, мы, возможно, переживем одну или две раны… но тогда останемся там, как в капкане, навсегда. Изнутри запросить помощь по радио будет невозможно.

— Об этом не волнуйся, — сказал он. — Когда дело дойдет до стрельбы, мы им покажем, а ты пока не назвал ничего, что могло бы замедлить наш ход.

Я хотел спросить его, не страдает ли он клаустрофобией. Там, внизу, будет много открытых пространств, но придется идти также и по узким коридорам настоящим кротовым норам, совершенно не похожим на те, которые наши звездолеты оставляют в подпространстве, перекочевывая из одной точки космоса в другую. Чем больше я приглядывался к капитану и ее бравым парням, тем больше росла во мне уверенность, что они сумеют вести себя разумно даже в условиях, которые для них абсолютная terra incognita. Может быть, все они и сумасшедшие, но ребята крепкие — сомнений нет.

— Если на войне было так плохо, как ты говоришь, — заметил я, — то, по-моему, вам следовало после окончания направиться прямиком домой. Зачем было тащиться сюда?

Едва приоткрытыми губами он произнес:

— Она не окончена.

— Нет? — скептически спросил я. — Не ты ли сказал, что из всей той гуманоидной расы остался один паршивый андроид?

"Точно, особенная паранойя!" — подумал я, когда тот отвернулся.

Он тихо сказал:

— Надо довести дело до конца. Это необходимо.

— Ну хорошо, может быть, и так. Это ваши дела, и вы, похоже, не собираетесь меня в них посвящать. Но тут есть и оборотная сторона, и мне очень хотелось бы заставить капитана взглянуть на все это немного иначе. То, что делается сейчас на Асгарде, не менее важно для будущего всей человеческой расы, чем выигранная вами война, — да и для всего галактического сообщества в целом. Асгард неизмеримо более важнее.

Он в упор посмотрел на меня своими белесыми глазами.

— Послушай, — сказал я, — капитан уже вычислила, что если там есть хотя бы пятьдесят уровней, то общая их площадь будет в сто раз превышать площадь поверхности Земли. Если же, как это представляется возможным, все тело планеты — искусственное сооружение, — то там может быть и десять тысяч уровней, что эквивалентно пятнадцати — двадцати тысячам миров… и сотням тысяч населенных мест. Внутри Асгарда может жить больше гуманоидных рас, чем во всех естественных мирах галактики. Кто знает? Тетраксы пытаются приоткрыть крышку этой гигантской консервной банки с червями уже черт знает как давно, а теперь и мы собираемся сделать это. Ты, да я, да наша белокурая бомба! Неужели, черт возьми, ты никак не поймешь, о чем я тебе толкую?

— Не дави мне на мозги, Руссо, — мягко произнес он. — Я такой же уроженец пояса, как и ты. Я действительно ни хрена не знаю об этом месте. Но я не дурак, а капитан и подавно. Если мы найдем внизу что-то полезное для человеческой расы, мы сделаем то, что нужно. После поимки андроида разберемся, чем дальше заняться подолгу службы. Но, честно говоря, то, что я увидел в этом мире, и то, что ты рассказал мне о подземных уровнях, не наполняет меня энтузиазмом.

Он попросил меня — скорее приказал — не давить ему на мозги, и я не стал. Но подумал, что передо мной человек с напрочь покинувшим его воображением. С его точки зрения, то была война людей против саламандров за контроль над кусочком пространства, а весь великий космос с тысячами гуманоидных цивилизаций был для него меньше чем ничего. В голове его могла отложиться мысль, что Асгард представляет какую-то ценность в политическом контексте, но в чем здесь загадка, он действительно понятия не имел. Он явно не понимал и того, что, разрешив эту загадку, мы сможем точно определить, каково наше место — "гомо сапиенс" и всех остальных гуманоидных рас — в величайшей из всех сущих — космической табели о рангах.

Его нисколько не интересовала тайна нашего происхождения или, возможное развитие неминуемого будущего.

А меня интересовала.

Человеком увлекающимся меня назвать никак нельзя. Я — холоднокровная рыба, довольная компанией с самим собой и удовлетворенная каждым прожитым днем в этой новее не дружелюбной вселенной. Личные взаимоотношения — не моя стихия. Но кое-что меня действительно интересует: эти самые что ни на есть глубокие вопросы.