Майкл Муркок - Пёс войны и боль мира Страница 23

Когда они приблизились ко мне, я пригрозил им пистолетами.

— Стоять, — предупредил я, — или я стреляю.

Их предводитель, почти карлик, одетый в замызганный черный плащ и такую же рубаху, направил на меня один из громадных пистолетов, дуло которого пришлось мне прямо между глаз, и ухмыльнулся. Затем он проговорил глухим голосом:

— Только попробуй выстрелить, высокородный господин. Мы без промедления убьем тебя.

Я выстрелил ему в грудь. Он взмахнул руками, со стоном повалился на землю, несколько раз дернулся и умер. Никто из его людей и не подумал поднять с земли пистолет, вывалившийся из его рук.

Один из бандитов, стоявший позади остальных, натянул лук и выпустил в меня стрелу. Наконечник ударил в мой нагрудник, но я оставил это без внимания. Мой хорошо выдрессированный конь остался так же спокоен, как и я сам.

— Чтобы этого больше не было, — предупредил я, — иначе я пущу в ход свой второй пистолет. Вы убедились, что я неплохой стрелок.

Я заметил, как они отбросили в сторону мушкет и аркебузу.

Косоглазый парень проговорил с прусским акцентом:

— Мы голодны, ваша милость. Уже несколько дней мы ничего не ели. Мы — уцелевшие солдаты — мы все, и теперь нам приходится сосать лапу, ведь все офицеры дезертировали.

Я засмеялся.

— Даже если я поверю вам на слово, у меня нет лишних продуктов. Если вы уже настолько хотите есть, почему бы вам не найти занятие для себя, которое дало бы средства к существованию?

Другой возразил:

— По воле Божьей…

— Я не люблю Господа, и он ко мне относится так же, — сказал я с определенным убеждением, — и вы не можете ожидать от человека, которого хотели ограбить, любви к себе.

Они подошли ближе. Я взвел курок. Они остановились, но один, который находился в середине, поднял пистолет, и выстрелил. Пуля вскользь ударила по черепу моего коня. Одно мгновение он еще оставался на ногах, но потом начал падать. Я выстрелил, но попал не в стрелявшего, а в его товарища.

Все они кинулись на меня.

Удирать было поздно. Они живо окружили меня, раскрыли седельные сумки и занялись едой. Я защищался мечом: поставил одну ногу на обломок скалы для устойчивости и засунул пистолеты обратно за пояс, чтобы освободить руки. Я убил троих, потом прикончил еще одного, но теперь они не боялись меня, и я знал, что через некоторое время мне придется расстаться с жизнью.

Я получил два небольших ранения — одно в верхнюю часть ляжки, другое — с внутренней стороны руки, но этого оказалось достаточно, чтобы рука и нога почти перестали действовать. Бандиты пытались добить моего коня на земле, что было особенно жаль, ведь из всего, чем я владел, он был мне особенно дорог.

И тут позади меня послышался громкий дикий крик, прокатившийся эхом по этой зажатой между скалами долине. Несколько разбойников оставили меня в покое, готовясь встретить нового противника.

И тут я узнал его. Это был молодой московит из Херберга. Его сабля опускалась справа и слева, а сам он гарцевал на маленьком пони, разрубая в капусту бросившихся к нему разбойников подобно хирургу, препарирующему мертвецов. Его клич был таким громким и долгим, что все разбойники, казалось, должны были оглохнуть. После этого он втянул голову в плечи так, что шлем его почти опустился ему на воротник, засмеялся и послал проклятье в адрес немногих оставшихся в живых разбойников. И только после этого я увидел второго всадника на некотором отдалении позади него.

Он остановился на краю долины, почти неподвижно восседая на гнедой лошади и смотрел невозмутимым взглядом, сжав губы, на Григория Седенко и меня.

Седенко снова рассмеялся и повернул лошадь.

— Это была хорошая битва, — сказал он мне.

— Я благодарен вам, — ответил я.

Он пожал плечами.

— Путешествие уже наскучило мне. Я был рад развеять скуку.

— Я поставил вашу жизнь на карту против сумасшедшего и агностика, — сказал Клостерхайм, нахлобучив широкополую шляпу на глаза. — Я удивляюсь вам, Седенко.

— Он такой же солдат, как и я — и это значит больше, чем вы можете себе представить, Клостерхайм.

Мне показалось, что юноша шутит, проповедуя войну, но тут мне вспомнились евреи в Тойфенберге, и я с некоторым сомнением посмотрел на русского. Я был почти уверен, что это он убил евреев прошлой ночью.

— Вы должны были оставить его умирать, — процедил, не разжимая губ, Клостерхайм. — Вы меня не послушались.

— Я всегда поступаю так в подобных ситуациях, — ответил юноша. — Я сыт по горло вашими проповедями и вашими убийствами, брат священник. Если я должен вместе с вами добраться до Швайнфурта, мне хотелось бы, чтобы этот господин нас сопровождал, если даже вы и будете против.

Клостерхайм покачал головой.

— Этот человек проклят. Разве вы не видите, что это написано на его лице?

— Я вижу перед собой обыкновенного солдата.

Клостерхайм пришпорил коня. Его ненависть ко мне казалась лишенной основания. Он медленно поехал по долине, огибая свежие и старые трупы.

— Я поеду один, — произнес он. — Вы потеряли мое расположение, Седенко. А также и золото.

— Благослови вас Господь, я обойдусь без обоих! — прокричал ему вдогонку рыжеволосый юноша. Потом он обратился ко мне:

— Куда вы держите путь, господин? Не могу ли я составить вам компанию?

Я улыбнулся. Юноша мне определенно нравился.

— Я направляюсь в Швайнфурт и дальше. Я с удовольствием поеду вместе со столь умелым фехтовальщиком. А куда направляетесь вы?

— У меня нет определенного направления. Швайнфурт в этом плане так же нехорош, как и остальные. — Он посмотрел вслед удаляющемуся Клостерхайму. — Этот человек — сумасшедший, — проговорил он.

Я проверил свое снаряжение. Оно не было особенно повреждено. Правда, кое-что все-таки пострадало. Однако вскоре мы уже продолжили путь.

— Как Клостерхайм хотел вас использовать? — поинтересовался я, пока мы ехали. — В качестве личного охранника?

— Частично. Он знает мою неприязнь к евреям, туркам и всем другим неверующим. По дороге ему в голову пришла мысль, что я могу помочь ему в казни нескольких евреев в Тойфенберге. Он говорил мне, что у него есть доказательства того, то они пьют кровь христианских младенцев. Всем известно — евреи виноваты уже в том, что существуют. У меня не было особенного желания ему помогать.

Я ничего не ответил на это. Твердость, с какой южные московиты ненавидят своих восточных мусульманских соседей, общеизвестна. А юноша не называл никаких имен.

— Вы убили всех евреев? — спросил я.

Он оскорбился.

— Конечно же нет. Один из них был слишком стар, а другой — слишком юн. Это убедило меня в том, что Клостерхайм обманул меня. Никаких доказательств не было.