Роберт Уилсон - Мистериум Страница 23

Он отобрал три вещи: станковый рюкзак, спальный мешок с двойной изоляцией и одноместную палатку.

Он вынес их наружу и остановился, чтобы прочистить лёгкие тремя глубокими вдохами.

Затем он упаковал свёрнутую палатку в рюкзак и привязал к нему свёрнутый спальный мешок. Он надел рюкзак и подогнал ремни по своей фигуре. После этого зашагал вдоль шоссе на север, пока не нашёл уходящую в лес тропинку.

Тропинка была заросшая и покрытая мхом, но вела примерно в нужном ему направлении. В течение двадцати минут он углублялся в лесистые земли оджибвеев; потом стало слишком темно, чтобы двигаться дальше.

Он поставил палатку на каменистой земле и успел накрыть её нейлоновым тентом, когда свет вечерней зари померк. Наконец, он развернул внутри палатки спальный мешок и залез в него.

Сегодня ночью будет холодно. Возможно, даже выпадет снег, если набегут облака. Снег в октябре, подумал он. Он вспомнил ранние снегопады в Нью-Йорке: ломкие, крошечные снежинки. Лужи подёрнуты корочкой льда, опавшие листья хрупкие, как высохшая бумага.

Он выбрал спальный мешок наугад, но ему попался хороший, зимний. Внутри было тепло. Он прошёл сегодня долгий путь, так что заснул ещё до того, как на небе угас последний отсвет заката.

Сновидение пришло так же, как приходило каждую ночь в течение последних недель, не сновидение даже, а набор повторяющихся образов, хитростью проникших в его сон.

Образ его дяди, Алана Стерна, но не такого, каким Говард его помнил: этот Алан Стерн был истощён и прозрачен, и гол, он был повёрнут к Говарду спиной, на которой позвонки грубо выпирали из-под тонкой, туго натянутой плоти.

Во сне он знал, что его дядя соединён или связан с неким яйцом света бо́льшим, чем он сам. Говарду казалось, что оно выглядит как фотография ядерного взрыва в момент, когда начинает распространяться ударная волна, остановленное мгновение между наносекундами уничтожения; и Стерн то ли сдерживает его, то ли оно его сдерживает — а может быть каким-то образом и то, и другое.

Стерн повернул голову, чтобы посмотреть на Говарда. Его худое лицо под раввинской бородой казалось неописуемо древним, высохшим. В его гримасе отражалась мучительная боль пополам с яростной сосредоточенностью.

Стерн, попытался сказать Говард, я здесь.

Но он не издал ни звука, и ничего не изменилось на искажённом му́кой лице дяди.

Майя, любил говорить ему Стерн. Индуистский термин, обозначающий мир иллюзий, реальность как завесу обмана.

— Ты должен смотреть за майю. Это твоя обязанность как учёного.

У Стерна это получалось естественно. Говарду было гораздо труднее.

Как-то летом на пляже в Атлантик-Сити, где они отдыхали всей семьёй, Стерн подобрал камень, дал его Говарду и сказал:

— Посмотри на него.

Это был древний, отполированный волнами камень. Гладкий, как стекло, зелёный, как тени на воде, пронизанный ржаво-красными жилками. Камешек был тёплым там, где на него светило солнце. С другой стороны он холодил руку.

— Он красивый, — сказал Говард; идиотское замечание.

Стерн покачал головой.

— Забудь про красоту. Красив этот камень.  Ты должен абстрагироваться. Научись ненавидеть конкретное, Говард. Полюби общее. Не говори «красивый». Вглядись внимательней. Гипс, кальцит, кварц? Вот какие вопросы ты должен задавать. «Красивый» — это майя. «Красивый» скажет только глупец.

Да. У него не было бритвенной остроты интеллекта, как у Стерна. Он положил камешек в карман. Он ему нравился. Нравился цвет этого конкретного камня. Его прохлада, его тепло.

Говард проснулся глубокой ночью.

Он сразу понял, что уже очень поздно — далеко за полночь, но до утра ещё тоже далеко. Он чувствовал себя задыхающимся и ослабленным в объятиях спального мешка. Он спал, подвернув левую руку под себя, и теперь она онемела, превратившись в бесполезный кусок мышечных тканей. Однако он даже не пошевелился.

Что-то его разбудило.

Говард раньше уже ходил в поход — в недельное путешествие с родителями по Дымным горам. Он знал о звуках леса и о том, что они могут разбудить спящего среди ночи. Он говорил себе, что бояться нечего: единственная реальная опасность исходит от солдат, а они вряд ли окажутся в лесу в такой час.

И всё же он боялся того, что мог услышать или почувствовать; этот страх был словно дверь, открывшаяся в какие-то глубинные области его тела. Он пялился в темноту палатки. Ничего не было видно. И ничего не слышно, кроме шума ветра в деревьях. Ветви стонали от холода. Снаружи холодно. Его ноздри ощущали, как холоден воздух, которым он дышит.

Там ничего нет, убеждал себя Говард, кроме, может быть, енота или скунса, пробирающегося через кустарник.

Он перевернулся на спину и открыл крови путь к онемевшей руке. Боль, по крайней мере, отвлекла его. Он закрыл глаза, открыл их, снова закрыл. Сон внезапно оказался ближе, чем он считал возможным, взрезая его тревогу, словно наркотик. Он сделал глубокий судорожный вдох, очень похожий на зевание.

Потом он снова открыл глаза, чтобы в последний раз удостовериться, что всё в порядке, и увидел свет.

Это был рассеянный свет, отбрасывающий тени деревьев на ткань палатки. Сначала свет был едва заметен, потом стал ярче. Солнце, растерянно подумал Говард. Должно быть, рассвет.

Но свет двигался слишком быстро, чтобы быть солнцем. Три тени проплыли по ткани над ним, как фигуры идущих людей. Свет, или, точнее, его источник, двигался через лес.

Он потянулся за очками и не нашёл их. Без очков он слеп. Он помнил, как сложил их и положил где-то на пол палатки — но где? Он ещё не до конца проснулся; голова туго соображала. Он встревожено зашарил по полу. Может, он ночью перевернулся и улёгся на них; может быть, не дай Господь, очки сломались?

Оправа, когда он её коснулся, была холодна и хрупка, как тонкий фарфор. Он торопливо нацепил очки на нос.

Свет стал ярче.

Фонарь, подумал Говард. Кто-то бродит по лесу с фонарём. Палатка и тент были ярко-оранжевого цвета, их невозможно не заметить. Его могли увидеть, возможно, уже увидели. Он расстегнул молнию спального мешка до самого низа, чтобы не запутаться в нём, когда они придут — кто бы эти они ни были.

Звук расстёгиваемой молнии был оглушителен в окружающей тишине. Говард выбрался из мешка и съёжился в углу палатки, где входной клапан открывался на холодный наружный воздух, готовый вскочить в любую секунду.