Джефф Райман - Детский сад Страница 23

— Да они меня чуть до смерти не заели! — сердито воскликнула Ролфа.

Тут Милена заметила: на постели и вправду что-то шевелилось. Присмотрелась: по подушке сновали клещики. Она села и вгляделась еще внимательней.

— Ой! — дошло до нее. — Ой, это моя иммунная система.

— Какая еще «система»? Дрессировки блох, что ли? — Ролфа, когда сердилась, становилась привередой с замашками аристократки.

— Нет, — пролепетала Милена в тихом отчаянии. Все это лишь безжалостно обнажало то, что у нее в жизни никогда не было физической близости. — У нас они называются мышата. Они убивают блох, всякие грибки и других кожных паразитов. Мышата живут у нас в коже; их специально для нас разработали после потепления климата. Ты для них инородное тело: они принимают тебя за инфекцию.

— Замечательно, — язвительно сказала Ролфа.

— А потом они к тебе привыкают и уже не реагируют. Это всегда так бывает, когда… когда люди становятся любовниками.

«Любовниками?» О-па! Глаза у Милены испуганно распахнулись; она не знала, как отреагирует на все это Ролфа. Но та лишь продолжала готовить.

— Но… Мы же не любовники, так ведь? — робко произнесла Милена после паузы.

— Нет, конечно, — непринужденно ответила Ролфа, оборачиваясь. — Я тут жареные хлебцы с сардинками приготовила. Ты будешь?

— Нет, спасибо, — прошептала Милена. Она сидела в кровати, подперев ладошкой щеку, и смотрела на Ролфу. Нет, ни ее мечтам, ни ее сну — ничему, видимо, не сбыться. Жизнь с Ролфой — это нечто менее романтическое и более конкретное.

— Ну что, вперед, блохи и все остальные, — и Ролфа, усевшись со скрещенными ногами на кровати, принялась уплетать еду. Теперь, наверно, простыня будет полна крошек и пропахнет рыбой… Да ну и пусть.

НАУТРО МИЛЕНА ОТПРАВИЛАСЬ на репетицию. Ролфу она оставила за чтением одной из порванных книжек. Всю дорогу, по лестнице, а затем по залитым утренним солнцем тротуарам, мысль о том, что Ролфа по возвращении будет ждать ее в комнате, наполняла Милену отрадным теплом; как те коробочки с теплыми угольками, которые люди носят для обогрева зимой. С таким настроением даже «Бесплодные усилия любви» играть и то было нипочем.

В пустом репетиционном зале царило какое-то праздничное оживление.

— Милена, ты не представляешь, что ты пропустила! — воскликнула при встрече одна из фрейлин Принцессы. Обычно они между собой даже не общались.

— Да? Что именно?

— Ох! — Фрейлина даже не знала, с чего начать. — Представляешь, мы больше не занимаемся старой постановкой. Мы теперь работаем над своей, новой!

Вошел режиссер. Вид у него был какой-то взвинченный, глаза лихорадочно поблескивали; нездоров, что ли?

— Так! — бодро крикнул он. — Всем внимание: приступаем к рождению нового, часть вторая. Милена, ты у нас вчера пропустила. Сейчас прогоняем первую сцену с Тупицей. Поехали!

«Так, так, — спешно соображала Милена. — Что в него такое вселилось?» Своего Тупицу она отыгрывала вроде как обычно; но почему-то теперь реплики у нее то и дело сопровождались одобрительным кряканьем остальной труппы.

— Ты улавливаешь, в чем суть? — спросил режиссер.

— Тупица у тебя не тупой, а, наоборот, сообразительный! — подсказал с места Бирон.

«Что с ними? — удивленно подумала Милена. — Им понравился мой Тупица?»

И вдруг голова у нее словно пошла кругом.

«Мне знакомо это чувство, — мелькнула мысль. — Кажется, оно мне известно из детства. Будто открывается что-то новое, но ты еще не осознаешь, что именно, и тебя пронизывает смятение».

Чувство это было непередаваемо странным. Словно Милена стояла в конце некоего длинного темного коридора. А на другом его конце, далеко-далеко, кто-то разговаривал, но отзвуки слов доносились из такой дали и так размывались эхом, что речь никак не удавалось сложить во что-либо связное. Причем человек, вещавший из этой дали, был самой Миленой.

Это был лишь проблеск какой-то глубинной, потаенной памяти. «Я пытаюсь что-то вспомнить», — подумала она.

— Так! — режиссер властно захлопал в ладоши. — Переходим к Армадо и Мотыльку! — Труппа с готовностью метнулась по местам. Милена будто очнулась от сна.

«А ведь я ничего из этого не помню. Совсем ничего. Как я была ребенком. Все куда-то делось. Разве что самая малость, из совсем-совсем раннего.

Что-то разрушило мое детство…»

Ход пьесы между тем возобновился.

Без всяких костюмов, в обычной уличной одежде, на сцену вышли Армадо и его юный паж Мотылек.

С первых же слов персонажей Милена поняла: перед глазами у нее совершенно иная постановка.

В традиционной версии, уже давно набившей актерам оскомину, Армадо представал эдаким лукавым и вульгарным хвастуном в шляпе с цветастыми перьями. Под стать ему был и мальчишка Мотылек: такой же лукавый пройдоха, стремящийся во всем походить на своего хозяина.

Этим молодым актерам недоставало тонкости, прочувствованности образа.

У этого же Мотылька появилась внутренняя чистота, ему снова позволили стать озорным ребенком — искрящимся непосредственностью, танцующим под радостную музыку слов.

— Вам только нужно насвистывать джигу языком и выделывать ногами канарийские коленца… — подзадоривал он, легонько приплясывая на каждом слоге.

Когда он закончил, актерский состав разразился аплодисментами.

— Да это не я, это слова, — словно оправдываясь, говорил паренек-актер. — Они такие бойкие!

Сами того не сознавая, заработались далеко за полдень. Время для всех совершенно перестало быть обузой. Скорее наоборот — некоей волшебной субстанцией, средоточием поэзии и сценического действа. «Ожило, — сознавала Милена. — Спектакль задышал». На ее глазах преображались сцена за сценой.

От Принцессы уже не веяло жеманной надменностью; в образе угадывалась обычная человеческая осмотрительность и некоторая растерянность. Король уже не был непроходимым глупцом — скорее по-простому добрым и спокойным человеком. Впервые за все время начинало вериться, что персонажи действительно полюбят друг друга. Сами актеры, наблюдая игру своих коллег, ерзали от неуемного восторга. «Черт побери, вот это пьеса! — восхищалась про себя Милена. — Прыткая, верткая, все равно что рыба в воде. Вот так, по-видимому, и надо ее играть».

Управились лишь под вечер, и из репетиционной, распахнув двери, высыпали дружной гурьбой. Все вместе, сплоченные, восторженные, обняв своего режиссера кто за плечи, кто за шею, кто за талию.