Георгий Бовин - Дети Земли Страница 23

— Кстати, я давно собиралась спросить, — заметила Ольга Александровна. — почему считается, что жизнь возможна только на трёх из девяти планет солнечной системы?

— На Меркурии жизнь невозможна, так как там нет атмосферы, а на дальних планетах — потому, что там слишком холодно и атмосфера состоит из ядовитых газов. Жизнь возможна далеко не на всякой планете. И, кроме того, вряд ли её высокоразвитые формы могут появиться одновременно на нескольких мирах одной и той же звёздной семьи. Марс — планета умирающей, Земля — цветущей, а Венера — зарождающейся жизни. Марс растерял почти всю атмосферу и растительный покров. Он покрыт песками.

— Значит, пустыни говорят о возрасте планеты? — спросил Максим. — Вот никогда не думал!

— Собственно, не о возрасте в смысле времени существования, а об ушедшей молодости. Пустыни — это морщины старости, страшные вестники приближающейся смерти! — ответил Константин Степанович печальным тоном, искоса наблюдая за реакцией слушателей. — Ветры переносят с места на место мириады песчинок, которые, сталкиваясь, царапают друг друга, образуя новые и новые ранки на защитной корочке окисла, покрывающей песок. Свободный кислород атмосферы, жадно набрасываясь на эти обнажённые места, навеки химически связывается с ними. И погиб казак! Пропал для всего казацкого рыцарства! Не видать ему больше ни полюсов, ни тропиков, не носиться бурей по всей планете, а лежать жёлто-красной, ни на что не пригодной пылью! По мере того как пески съедают атмосферный кислород, жизнь угасает. Шаг за шагом пески затопляют планету, убивая мать всего живого — растительность. Эту трагедию вы собственными глазами можете увидеть в телескоп на Марсе.

— Константин Степанович, что-то уж очень грустные вещи вы рассказываете! — произнесла Галя, невольно копируя печальный тон старого профессора. — На Земле ведь тоже есть пустыни. Значит, и она близка к вымиранию?

Константин Степанович перекинулся взглядом с Игорем Никитичем и неожиданно широко улыбнулся.

— Вы забываете, что на Земле существует человечество, которого не было на Марсе…

— А почему не было? — нетерпеливо перебила Ольга Александровна.

— Да потому, что Земля и Марс возникли почти одновременно, а потом миллиарды лет Земля получала вдвое больше тепла. Жизнь на ней развивалась быстро и бурно. Она порождала миллионы форм, из которых могли возникнуть разумные существа. И всё же только за последние десятки тысяч лет, или, выражаясь фигурально, вчера. Земля сумела произвести Человека. А на холодном Марсе за это время, вероятно, смогла образоваться только самая примитивная растительность; в крайнем случае, простейшие виды насекомых и животных. Маленький Марс не сумел уберечь всей своей атмосферы и состарился раньше Земли. Сейчас это умирающая планета.

— Ну хорошо, но почему же тогда не развились высшие формы жизни на Венере, которая также возникла одновременно с Землёй, а тепла получала ещё больше?

— А этого мы ещё не знаем. Потерпите несколько часов — и увидите собственными глазами! — усмехнулся Константин Степанович. — Пока мне хочется добавить, что если бы человечество затрачивало на улучшение своей жизни столько же усилий, сколько оно тратит на бессмысленное самоистребление, то на месте всех пустынь мира цвели бы роскошные сады, волновались необозримые нивы, сотни тысяч новых заводов насыщали бы воздух живительным углекислым газом, порождающим растительность и через неё всё живое. Нет, я не боюсь за завтрашний день Земли! У неё есть хороший хозяин — Человек. Настанет день, когда люди осознают, что нужно для их счастья, и тогда проповедующих войну будут сажать в сумасшедшие дома, а особенно неугомонных — уничтожать, как уничтожают бешеных собак и ядовитых змей. Свободное человечество поднимет гордую голову и быстро наведёт порядок в своём земном хозяйстве. А если в чём-нибудь возникнет недостаток — добудет это на других мирах. Ведь тогда Человек станет подлинным хозяином Вселенной!..

Астроном замолчал. В воображении очарованных путешественников несказанной красой расцвела Земля Будущего — в пышных уборах тенистых лесов, благоухающих садов, бескрайних возделанных полей, украшенная величественными, одетыми в мрамор и живую зелень промышленными и сельскохозяйственными городами. Каждый её представлял себе по-разному, но все — одинаково великолепной, дышащей покоем, счастьем, изобилием…

— Мой ленинградский коллега, профессор Шаров, — задумчиво продолжал Константин Степанович, — как-то высказал мысль, что если бы человечество некогда возникло на Венере, то оно ничего не знало бы о Вселенной. Солнце, Луна, звёзды, Галактика — всё непередаваемое величие Космоса было бы закрыто от его глаз беспросветными тучами, и никогда даже краешек голубого неба не мелькнул бы перед его взором. Вы подумайте только, как при этом сузилось бы человеческое мышление, каких трудов стоило бы людям осознать своё место во Вселенной! Я привёл этот пример, чтобы пояснить, как много зависит от наших чувств, от органов, которыми мы воспринимаем внешний мир. А ведь мы ничего не знаем о тех представлениях, понятиях и явлениях, воспринять которые у нас нечем.

— Да, довольно-таки мудрено представить себе то, что нельзя почувствовать! — проворчал Николай Михайлович не без сарказма.

Константин Степанович сделал вид, что не расслышал этой реплики.

— Представьте себе на минутку, — продолжал он, — что зрение заменялось бы у нас чувством пространства, как у летучих мышей. В повседневной жизни мы бы не испытывали неудобств. Скорее наоборот, потому что при этом мы ориентировались бы ночью не хуже, чем днём. Но тогда бы мы ничего и никогда не узнали ни о Луне, ни о планетах, ни о звёздах. Эти вполне материальные огромные тела проскальзывали бы между струнами наших чувств, не заставляя их звучать, и остались бы непознанными. Вы поняли мою мысль?

— Да, но что из неё следует?

— На иных мирах мы можем встретиться с такими видами знаний, которые сейчас не можем даже вообразить, не имея для этого ни органов чувств, ни нужных приборов и не зная, в каком направлении надо вести поиски. Человечество стоит на пороге величайших открытий и нового грандиозного расцвета науки и культуры. Сейчас нам предстоит сделать первый шаг по этому славному пути…

Константин Степанович отвернулся от окна и взглянул на стрелки хронометра. Прошло какое-то время.

— Игорь Никитич, пора! — наконец произнёс он торжественно.

Через минуту все были на своих местах. Корабль сближался с Венерой со скоростью тринадцати километров в секунду, из которых 2,7 составляла разность между их орбитальными скоростями и 10,3 — дополнительная скорость, вызванная нарастающим притяжением. Чтобы не сжечь «Уран» при погружении в атмосферу, скорость надо было уменьшить хотя бы наполовину.