Александр ЩЁГОЛЕВ - ОТРАВА С ПРИВКУСОМ ДЗЕН Страница 23

    И вдруг я подумал… только подумал, всего лишь предположил! Никаких подозрений, ничего конкретного! Язык не поворачивается сказать… что, если маме надоест за мной ухаживать? Что, если ей УЖЕ надоело? Но тогда… что тогда? Как ей избавиться от ребенка, который никогда, понимаете – НИКОГДА не поправится?!

    Вспоминалась почему-то бледная поганка, которую я скормил простодушному алкоголику. Это воспоминание, казалось бы, никак не было связано с моими бронхитами и ангинами и, тем более, с внезапно возникшими страхами… и все-таки было как-то связано.

    Страхи мои…

    Я возвращался мыслями к тебе, Щюрик, и недоверие, возникшее столь внезапно (к кому? к лучшему другу!), тянуло рассудок в бездну. Совершенно нелепые подозрения – да, уже подозрения! – сводились к тому, что моя собственная мама решила меня… отравить. Лежа в комнате, я старался контролировать, что происходит в кухне, когда она готовит еду. Во-первых, с помощью слуха, во-вторых, с помощью внезапных выходов в туалет. Не может быть, непрерывно уговаривал я себя, что за чушь? «Мудь, легкий бред», – как выражался впоследствии Неживой…

    Для начала я категорически отказался от супов. От любых, от всех без разбора. Далее, когда мама приносила мне в постель еду, чего только не придумывал я, как только не изощрялся, чтобы она первой попробовала из моей тарелки! Не попахивает ли картошка плесенью, не кислая ли сметана? А почему опять яичница «глазунья»? Не желаю «глазунью»! (В жидком желтке, как мне казалось, особенно легко было спрятать отраву.) «Ты же всегда любил яичницу», – огорчалась мама моим капризам, однако уносила забракованную тарелку обратно… Особенно трудно было с жидкостями. Чай слишком горячий, заявлял я. Проверь сама!.. И мама послушно отпивала из чашки. Морс холодный! – и она прикладывалась к лечебному питью губами… Ужасающая раздвоенность требовала колоссального напряжения творческих сил. С одной стороны – сам же не веришь своим страхам, с другой – боишься, и все тут! С одной стороны – не можешь никому признаться и даже вида подать стыдишься, с другой – каждый прием пищи превращается в страшный спектакль, где игра в жизнь и смерть идет всерьез. Разум против подсознания… Вспоминать эти недели – невыносимо.

    – Мама, – однажды не выдержал я. – Ты хочешь меня отравить?

    – Что? – не поняла она. – Каша не нравится?

    Якобы не поняла…

    Я слышал потом, как она плакала. И с работы трехсменной на той же неделе ушла. Раза в два потеряла в зарплате. Начала звать меня на кухню, когда едой занималась – дескать, ей в одиночестве скучно. Я видел весь процесс приготовления пищи своими глазами, а потом ел – с полузабытым чувством удовольствия. Я к тому времени уже ходячим был, организм брал свое. Вероятно, та самая психическая раздвоенность мобилизовала защитные силы на борьбу с реальным противником. Страх смерти, даже такой нелепый, подтолкнул волю к жизни – и болезни были побеждены. И «мудь» была побеждена. Нескольких дней после моего безумного вопроса не прошло, как я искренне удивлялся: неужели я мог ТАКОЕ подумать о матери?! «Мама, ты хочешь меня отравить?..»

    Настоящий, взрослый стыд пришел позже.

    Столько лет минуло, а я до сих пор не могу простить себе того позорного вопроса. За все надо платить. Сегодня – счет прислали мне…

    Прости меня, мама.

    Именно после трех месяцев обескураживающей слабости и появилось у меня желание заняться боевыми искусствами. Во-первых, чтобы никогда в жизни больше не болеть, но в главных – чтобы научиться владеть своим страхом. Наивное, детское желание, однако… Я сделал первый шаг. Затем второй, занявшись поисками Равновесия. Я поднялся на уровень, с которого только и возможно очертить границы своей Реальности – чтобы управлять ею. Потом было осознание Кармы и Ее цепей, смирение, счастье каждодневных тренировок. Были ученики и была великая цель – вылепить из них совершенных людей, способных объединить в себе сразу три сущности: воина, ученого и поэта…

    И вдруг выясняется, что самый первый шаг – овладение своим страхом, – я так и не сделал! Тогда, много лет назад – не сделал… А сегодня, пометавшись по городу, который быстро растворяется в моем сознании; сегодня, познав тайну собственной смерти, – сумел ли я сделать этот шаг? В великую ночь с пятницы на субботу…

   6. Дз-зенн! Дз-зенн! (Звонок с урока)

   10:35, – машинально отмечаю я, вставая. Точное время правды. Прежде чем взяться за телефон, я возвращаю Щюрика в прежнее вертикальное положение и натягиваю шнур – как оно все и должно быть. Ноги у него, правда, свободны, однако надежд ему это не добавляет, потому что ресурс надежд исчерпан полностью.

   – Всем смирно, – командую. – Спинной мозг бдит.

   Переносная телефонная трубка лежит там, где я оставил ее – на тумбочке в коридоре. Люблю порядок, особенно в мелочах. Здесь, в коридоре, и состоится решающий разговор, итогом которого будет… будет…

   Страха – нет.

   Ни единой молекулы страха, как и воздуха. Совершенно нечем дышать. Прихожая тесновата для моей головы. Хватаюсь за пульс – и не могу найти.

   Неужели не успею…

   – Майора Неживого, пожалуйста, – посылаю я в мировой эфир.

   Я позвонил Вите на службу. В девять у них «летучка», которой пора бы уже закончиться. А служба у них, как известно, начинается с того, что кого-нибудь из стажеров посылают с бидончиком в пивной бар на улице Чайковского…

   Позвали!

   – Здравия желаю, – говорю. – Есть новости?

   Телефон взрывается.

   – Ты где мудями машешь, супермен? С семи утра тебя разыскиваю!

   – Я звоню от Барских…

   – Новости ему! – кипятится Неживой. – Ты держишься за что-нибудь? Новости такие, что держись!

   Я пытаюсь держаться за зонтик, висящий на оленьих рогах. Обрывается и то, и другое.

   Телефонная трубка медленно-медленно падает на пол, кувыркаясь в полете.

   Всё вокруг – медленное и торжественное, как видео-повтор решающего гола. Квартира искажается, комнаты наслаиваются одна на другую. «Всем стоять!» – хриплю я и бросаюсь в щель между комнатами, которая вот-вот сомкнется, но изображение вдруг сворачивается в кровавую кляксу, и, споткнувшись обо что-то (телефонную трубку?), я слышу собственное трагическое: «А-а!..»

   Звук остается.

   – По-моему, лучше его не трогать, – звучит с неба роскошное контральто. Идея Шакировна. Идочка.