Брайан Кларк - «Если», 1999 № 12 Страница 23

Он поставил аппарат искусственного дыхания рядом с гамаком. Я понял, почему он не хотел использовать этот прибор: его трубку надо ввести в гортань, и это не даст говорить.

— Что ты пыталась сказать, Эви? — спросил он.

— Записка. Санд. Хорошо.

— Все это бессмыслица, — вмешался я. — Может, она все еще под действием морфия? Задай ей вопрос, ответ на который ты знаешь.

— Эвелин, кто был с тобой в Спайни?

— Хауард. Каллендер. Борхард, — она на минуту замолчала, словно припоминая. — Бейя.

— Прекрасно. Можешь не называть остальных. Что вы делали, когда нашли сокровища?

— Ждали. Послали бейю. Ждали Санда.

— Вы входили в гробницу?

По тону было заметно, что Лако уже задавал эти вопросы, но на последнем его тон изменился, и я внимательно прислушался к ответу.

— Нет. — Голос слышался совершенно ясно. — Ждали Санда.

— Что ты пыталась мне сказать, Эвелин? Вчера… Ты все время хотела что-то сказать, а я не понимал. Теперь у нас есть переводчик. О чем ты хотела сообщить?

Что она скажет ему? «Не беспокойся, я нашла другого, чтобы выполнить поручение»? Мне приходило в голову, тогда и потом, что она не могла нас различить еще и потому, что уши ее тоже закрывали «соты» и все голоса для нее звучали одинаково. Но это, разумеется, было не так. Она точно понимала, с кем говорит, понимала до самого конца. Я затаил дыхание, рука застыла на выключателе. И думал: она может сообщить Лако, что я был здесь раньше. Но может и поведать мне, что было в записке.

— Что ты хотела рассказать о яде, Эвелин?

— Слишком поздно, — выговорила она.

Лако обернулся.

— Я не понял, о чем она…

— Мне показалось, она говорит о сокровищах.

— Сокровища, — подхватила Эвелин. — Проклятие.

Дыхание ее выровнялось. Переводчик перестал его воспринимать. Лако выпрямился, опустил полог и сообщил:

— Уснула. Она никогда не остается долго в сознании после морфия.

Наступил черед бейи: она схватила бутылку из-под колы с картонного ящика и протиснулась мимо Лако к гамаку.

— Возможно, Эвелин права, — сказал он бесстрастно. — Может быть, это Проклятие.

Я тоже смотрел на бейю, готовую дать Эвелин воды, едва та очнется. Пробовал представить себе, как она будет выглядеть, когда заболеет.

— Иногда я ловлю себя на мысли, что способен на все… — буркнул Лако.

— Ради чего?

— Думаю, я смог бы отравить бейю Санда, чтобы спасти сокровища. Это ведь похоже на Проклятие, правда? Желать чего-то столь сильно, чтобы не остановиться перед убийством?

— Да.

Бейя сунула в рот предохранитель.

— С тех пор, как я увидел сокровища…

Я вскочил и гневно крикнул:

— Ты бы убил ни в чем не повинную бейю за какую-то проклятую голубую вазу? При том, что ты все равно получишь клад? Ты ведь можешь взять анализы крови, можешь доказать, что группа была отравлена. Комиссия решит дело в твою пользу.

— Комиссия закроет планету.

— Какая разница?

— Они уничтожат сокровища, — проговорил Лако, словно забыв о моем присутствии.

— Что ты несешь? Они не дадут Санду и его дружкам даже приблизиться к сокровищам. Будут следить, чтобы никто не повредил находку. Конечно, потянут время, но свою Награду ты получишь.

— Ты их не видел, — сказал Лако. — Ты… — Он безнадежно махнул рукой. — Ты не понимаешь.

— Тогда, может, ты мне покажешь это несравненное богатство? — предложил я.

Он сгорбился и ответил:

— Ладно…

Я взыграл духом: сенсация обеспечена!

Он снова запер меня в клетку и пошел подключать Борхарда к аппарату искусственного дыхания. Я не попросил, чтобы он взял меня с собой. Я был знаком с Борхардом почти так же долго, как с Хауардом, но он нравился мне гораздо меньше. Однако такого конца я ему не желал.

Было около полудня. Солнце стояло почти над головой и припекало так, что едва не прожигало пластик палатки. Лако вернулся через полчаса; он выглядел еще хуже, чем раньше. Сел на ящик и спрятал лицо в ладонях. Проговорил:

— Борхард умер. Пока мы были с Эвелин, он умер.

— Выпусти меня, — взмолился я.

— У Борхарда имелась теория относительно бейев. По поводу их любопытства. Он видел в этом Проклятие.

— Проклятие, — повторила бейя, сжавшаяся в комочек у стены.

— Выпусти меня из клетки, — повторил я.

— Он считал: когда пришли сугундули, бейям показались настолько любопытными эти существа, что они позволили пришельцам остаться. И сугундули поработили их. Борхард утверждал, что бейи были великим народом, обладали высокой культурой, пока не появились сугундули и не отобрали у них Колхиду.

— Выпусти меня из клетки, Лако.

Он наклонился и порылся в ящике, стоявшем рядом.

— Этого никак не могли сделать сугундули, — сказал он, вытряхивая что-то из упаковки. — Серебряная пряжа с керамическими бусинками, такими крохотными, что их можно рассмотреть только в микроскоп. Пришельцам отроду не сделать такого.

— Не сделать, — отозвался я.

Это не было похоже на бусинки, нанизанные на серебряные нити. Это напоминало облако, большое грозовое облако в пустыне. Когда Лако стал поворачивать его в свете, проходившем через пластиковый потолок, оно заиграло розовым и зеленоватым. Необыкновенная красота.

— Однако сугундули могут делать вот что, — сказал Лако, повернув пряжу другой стороной ко мне. Там она была сплющена и выглядела, как ровная серая масса. — Носильщик Санда уронил ее, когда выходил из гробницы.

Лако осторожно положил раритет в гнездо из пластикового пузырчатого материала, закрыл и заклеил лентой ящик. Подошел к моей клетке и сказал:

— Они закроют планету. Даже если удастся вырвать сокровища из рук Санда, Комиссии потребуется год или два года, чтобы принять решение.

— Выпусти меня, — еще раз повторил я.

Лако повернулся, открыл двойные дверцы холодильника и отступил на шаг, чтобы мне было видно содержимое.

— Электричество отключается то и дело. Иногда на несколько дней.

С момента, как я перехватил приказ Лако, меня не покидала уверенность, что происходит событие века. Кожей это ощущал. Так и оказалось.

В холодильнике была статуя девочки, почти ребенка. Лет двенадцати, не больше. Она сидела на стульчике чеканного серебра; платье белое с синим, длинная бахрома по подолу. Сидела, склонившись к задней стенке камеры, опустив одну руку и склонив голову на другую, словно сраженная горем. Лица я видеть не мог.

Черные волосы перетянуты той же материей, из которой было сделано серебряное облако, шею обнимает ожерелье из синих фаянсовых бусин, оправленных в серебро. Одна нога чуть выдвинута, и виден серебряный башмачок. Она была сделана из воска, белого и мягкого, как кожа, и я знал, что если бы она могла обратить ко мне печальный лик и взглянуть на меня, то я увидел бы лицо, о котором мечтал всю жизнь.