Михаил Харитонов - Факап Страница 23

Я всё это выслушал и спросил Майю, что она сама об этом думает.

— Понимаешь, Яша, — сказала она, ставя на стол чашечку, — я теперь думаю, что прав Пильгуй. Гипотеза его мне не нравится, но других объяснений не вижу.

Тут у меня затрезвонила рабочая панелька, и это последнее, что я помню.

День 25

Кончился шоколад. Ну и пёс с ним, я на него уже смотреть не мог. Осталась стандартная биологическая смесь, типа той, что нас заставляли жрать в лётном. По вкусу — что-то вроде жёваной резины, но содержит все необходимые питательные вещества и микроэлементы. С точки зрения пищеварения и вообще здоровья — самый оптимум. Буээээ.

Хотя вообще-то человеческое сознание является органом упреждающей ападтации. И само отлично адаптируется, особенно если ему немножечко помочь. Проще говоря, человек такая скотина — ко всему привыкает.

Взять хотя бы стирание памяти. Неприятная вещь. Калечащая процедура. Но в большинстве случаев человек очень быстро забывает сам факт, что у него что-то стёрли. Потому что если аккуратно выстричь из неё ненужные кусочки, мозг поработает и заполнит пустые места ложными воспоминаниями. А этому можно и поспособствовать, подобрав подходящие по смыслу фрагменты и их логично простроив. У хорошего психокорректора вроде Бори Левина клиент вообще ничего не ощущает, кроме чувства глубокого удовлетворения. Потому что внутренний мир становится проще, а это вызывает облегчение… Можно, кстати, вообще ничего не стирать — просто убрать логические и эмоциональные связки между воспоминаниями. В памяти всё останется, вот только вспомнить человек ничего не сможет. Ещё есть такой приём, как эмоциональное вытеснение. Память саму по себе оставляют, просто вспоминать какие-то вещи или думать на какие-то темы становится неприятно. И мозг сам затирает ненужное… И ещё много всяких вариантов, Левин меня по этой части изрядно просветил.

В общем, вы можете понять, как я удивился, когда мне вырезали четыре недели жизни целиком. Ножницами, можно сказать. Вот прямо так — я сижу с Майей в кафе, у меня звонит панелька. И сразу после этого, без перехода, с меня снимают шлем, отцепляют датчики и суют на подпись документы о характере проделанной надо мной процедуры, правовых основаниях и отсутствии технических претензий. Каковые я завизировал, пребывая при этом в полном недоумении. Потому что меня никогда так не резали. Хотя нет, один раз было, но тогда действительно повод был. (И я его помню, хе-хе.) Но даже тогда — вырезали двое суток. А не четыре недели.

Более внятно картину мне обрисовал Евгений Маркович, с которым я встретился на следующий день.

Славин был весь такой в костючике, галстук под цвет глаз, волосы на пробор. Из чего я сделал вывод, что дела у него идут неважно: он обычно причепуривается именно в таких ситуациях. Уж не знаю почему. Может, это ему уверенности добавляет. Но есть примета верная: если Маркович при параде — значит, беда. Так вот, в тот день на нём были запонки с гугонскими алмазами.

Разговаривал он со мной час, сыпал пословицами, поговорками и прибаутками и вообще разводил турусы на колёсах, как он же в таких случаях и выражается. Из всего этого словесного мусора вырисовывалось следующее. Оказывается, Яков Вандерхузе добровольно-принудительно участвовал в чрезвычайно важной и крайне секретной операции, даже название которой ему знать не положено. В ходе операции упомянутый Яков Вандерхузе проявил мужество и героизм, а также ум и сообразительность. В связи с чем ему выписано аж три разные цацки. А также настоятельное приглашение малость отдохнуть и укрепить силы. И чистый бланк путёвки, куда я могу вписать любое место. От Пандоры с Яйлой — и вплоть до Леониды, где у нас есть маленький ведомственый курорт-санаторий. Попасть туда практически невозможно, разве что по великому блату на самом верху. Но лично для Якова Вандерхузе сделано особое исключение и он может — а точнее, должен — целый месяц отмокать в леонидянских «живых озёрах» и сливаться с природой на гормональном уровне. Не забывая при этом мысленно благодарить начальство, которое так заботится о своих сотрудниках.

Когда дело дошло до этого, я кисло улыбнулся. И сообщил, что чувствую себя отлично, в дополнительном отдыхе не нуждаюсь, и намерен как можно скорее приступить к своим непосредственным обязанностям. Ибо меня беспокоит состояние вверенных мне материальных фондов. Если же, добавил я, моё желание не будет уважено, я потребую встречи с Комовым.

Славин понял меня правильно. Ну то есть молча достал пачку сигарет и пошёл вон из кабинета — курить. А мне вручил сигару. Так себе, кстати, сигара оказалась.

И вот, в замурзанном и задымлённом углу какого-то технического коридора, который Славин почему-то счёл относительно безопасным, он мне кое-что поведал. Кое-что, отдалённо похожее на правду.

По его словам, на Земле случался глобальный факап нулевого уровня. Я на это сказал, что могу это понять только в одном смысле: имела место агрессия инопланетной цивилизации, превосходящая земную по уровню развития. Евгений Маркович на это ответил, что ситуация была чисто земная и абсолютно непредсказуемая: дескать, произошло что-то такое, что одни тагоряне могли предусмотреть, и то вряд ли. Так или иначе, КОМКОН был брошен на амбразуры чуть ли не в полном составе. В последний момент катастрофу всё-таки удалось предотвратить, причём я в этом деле сыграл выдающуюся роль, добыв из каких-то закромов то, что даже Горбовский считал давно и прочно похороненным. Я сообразил, о чём идёт речь, и пришёл к выводу, что факап был и вправду серьёзный.

В результате беду удалось не только одолеть, но и затереть все следы. Правда, очень многим людям пришлось экстренно редактировать воспоминания, в особенности у комконовцев. Мне бы, может, что и оставили, но я пал жертвой гнева Горбовского. Который, когда гроза миновала, обвинил меня, Славина и Арама Григорянца в преступном сокрытии крайне опасных артефактов. Которые, конечно, спасли мир и всё такое, но вот тех, кто их не уничтожил, а спрятал, надо бы образцово-показательно раздавить. По каковой причине великий гуманист настаивал на расследовании моих действий во время кризиса и даже собрал соответствующую комиссию. Григорянц, однако, успел раньше: вовремя предупреждённый, он срочно подписал приказ о полной ампутации всех моих воспоминаний за весь период операции. Что автоматически выводило меня из-под обязанности давать какие бы то ни было показания, да и вообще из под официальной ответственности как таковой. А для надёжности решил меня отправить подальше — и устроил мне ту самую путёвку.