Юрий Алкин - Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) Страница 24

– Это устройство представляет собой беспроводной динамик, – слышу я голос Тесье. – Оно будет вживлено вам под кожу за ухом и не принесет никаких беспокойств. Вы забудете о нем уже через несколько дней после операции. И не пытайтесь забивать себе голову сценами из глупых фильмов, в которых штучки подобных размеров контролируют человеческий мозг. Над этим наука будет работать еще не одно десятилетие. Если бы мы хотели делать из людей роботов, мы бы не тратили столько сил и времени на их обучение.

Объяснения звучат как всегда убедительно. Впрочем, чего еще ожидать от психолога-профессионала?

– А как я должен отвечать? – интересуюсь я. – Или, кроме этого устройства, меня ожидает вживленный в зуб микрофон?

На лице Тесье возникает что-то отдаленно напоминающее улыбку.

– Зубы мы трогать не будем, – отвечает он. – Информация, поступающая от вас, важна, но сроки ее поступления не столь критичны. Мы хотим иметь возможность скорректировать ваше поведение в любой момент. Для этого необходим динамик, который будете слышать только вы. Когда же вы захотите что-то нам сообщить, к вашим услугам будет обыкновенный микрофон в вашей собственной звуконепроницаемой комнате.

Он осторожно забирает у меня диск и, кладя его обратно в карман, осведомляется:

– Больше вопросов у вас нет, не так ли?

Я в недоумении смотрю на него. Разве это все?

– А что по поводу самой важной детали, – намекаю я.

Тесье вопросительно хмурит брови.

«Забыл», – решаю я и, показав на экран, уточняю:

– Кто из них является подопытным? Он медленно качает головой.

– Этого я и не собирался говорить. Вам не полагается знать эту информацию. Так же, как и всем вашим бессмертным коллегам.

Минуту назад мне казалось, что меня удивить уже нечем. Теперь я понимаю, что институт совсем не торопится открывать все свои тайны.

– Можно узнать почему? – несколько ошеломленно спрашиваю я.

– Мы пытаемся уменьшить риск срыва эксперимента всеми возможными способами. Не зная имени подопытного, вы не можете намеренно рассказать ему правду, если по какой-то причине решите это сделать. Вероятность того, что вы проболтаетесь или ошибетесь случайно, также значительно уменьшается. Если бы вы знали, кто этот человек, вы могли бы позволить себе расслабляться в его отсутствие. У вас появился бы предлог меньше следить за своими словами и поступками, общаясь со всеми остальными людьми. А это привело бы к тому, что вы стали бы более небрежны в общении со всеми вашими товарищами, даже не осознав этого. Не говоря уже о том, что он мог бы случайно услышать ваш слишком откровенный разговор с другим актером. Находясь же в неведении, вы поневоле будете вынуждены всегда оставаться Пятым.

Звучит все это логично, но неприятно.

– А не кажется ли вам, – отвечаю я, – что гораздо опаснее поселить во мне нездоровое любопытство?

– Отнюдь нет, – парирует он. – Вспомните свой контракт. Вы пришли сюда ради больших денег, однако вы не получите ни франка, как только начнете играть в следопыта. На вас донесет любой. Точно так же, столкнувшись с чьим-то чрезмерным любопытством или выходом из образа, вы обязаны донести это до нашего сведения. Это, кстати, еще одна ваша обязанность. Наши наблюдения не идеальны, и каждый человек оказывает нам посильную помощь.

«Этого мне еще не хватало, – с возмущением думаю я. – Доносить. Слово-то какое мерзкое». И, уже не пытаясь скрывать эмоции, выпаливаю:

– Но ведь таким образом вы создаете почти оруэлловское общество! Какую-то отвратительную общину, в которой все доносят друг на друга и никто никому не доверяет.

Тесье резко разворачивается ко мне. Его лицо, освещенное светом с экрана, выглядит особенно жестко и властно.

– Молодой человек, давайте расставим точки над «i». Мне абсолютно наплевать на то, каким уродливым будет это общество. Для меня оно просто инструмент, с помощью которого я провожу свое исследование. И за те деньги, которые заплатят вам, вы тоже можете позволить себе наплевать на обществоведение. За несравнимо меньшую плату люди идут на гораздо большие неприятности.

Он отворачивается и, глядя на экран, безразлично спрашивает:

– Еще вопросы?

Я напряженно думаю. Есть в его объяснениях какая-то неувязка. Что-то показалось мне нелогичным в этом гладком рассказе. Но что? Двадцать пять лет продолжается этот спектакль. Четверть века несколько поколений актеров изображают бессмертных людей, попутно наблюдая друг за другом и сообщая своим режиссерам о малейших отклонениях. Они не знают, для кого из них все происходящее не является представлением, и, как разведчики в тылу врага, не выходят из своего образа ни на секунду. Двадцать пять лет они… Стоп! Вот она, неувязка! Он что, меня идиотом считает?

– Не могли бы вы объяснить, – саркастически осведомляюсь я, – как ваш засекреченный зритель оставался засекреченным лет эдак двадцать назад? Вы, разумеется, и тогда успешно скрывали его имя от всех окружающих.

Но вместо того, чтобы отдать должное моей догадливости, Тесье холодно отвечает:

– Я не говорил вам, что личность этого человека была тайной на протяжении всего эксперимента. Разумеется, до определенного возраста он был известен всем актерам. Приходилось идти на риск, но у нас не было другого выхода. Мы давно хотели скрывать его, но это стало возможным только в прошлом году. Небольшой инцидент, произошедший несколько лет назад, лишь убедил нас в необходимости такой секретности. Всем актерам, приходившим в течение последнего года, не сообщалось, кто является подопытным или, как вы выразились, зрителем. Ваша группа должна заменить последних людей, которым известен этот человек.

Я молчу. Продолжать беседу больше не хочется, хотя обижаться не на что. Тесье верно истолковывает мое молчание и говорит:

– Через час вы встретитесь с хирургами. Если они не обнаружат каких-либо непредвиденных сложностей, оперировать вас будут завтра. Хирургическое отделение расположено этажом выше. Желаю удачи.

Мне остается только раскланяться. Уже в дверях я слышу, как позади он хмыкает и вполголоса произносит:

– Зритель…

Глава седьмая

Операция была легкой. Точнее, легкой она была для меня. Врачам, наверное, пришлось повозиться. Когда я появился перед ними в первый раз, меня долго осматривали, ощупывали, озабоченно смотрели в нос и в рот. Многозначительно переговаривались, сыпали незнакомыми терминами, сравнивали с фотографиями Пятого.

– Хорошо, хорошо подобрал фактуру, – приговаривал толстяк в белом халате, бесцеремонно вертя мою голову.

«Сам ты фактура», – думал я с неожиданной злостью.

– Научились наконец работать. А то раньше как мы только не кроили… Та-а-ак, верхнюю губу чуть-чуть подтянем, на носу вот тут немного уберем, щеки… щеки трогать, пожалуй, не будем. Брови самую малость поднимем. А вот уши просто великолепны!