Владимир Васильев - Антарктида online Страница 24

Ерепеев с сожалением подавил соблазн состроить на весь свет рожу кирпичом, изобразив, будто ему вообще ничего не известно, и объявить случившееся безобразие выходкой неведомых радиохулиганов. Жаль, но ничего не выйдет. Учинят следствие и очень быстро докопаются. Всем коллегам рты не заткнешь. А кроме того, передатчик, скотина, сгорел далеко не сразу, успев прежде проработать несколько часов, и его точное местоположение наверняка было определено – хотя бы из космоса. Сволочи американцы набросали на орбиты уйму всякого железа…

– А может, и ничего, а? – робко промямлил начальник аэрометеоотряда Пятко и, между прочим, непосредственный шеф Ломаева. – Может, и обойдется? Связи-то пока нет. Может, они там уже все поняли…

В холле разом закряхтели и задвигались. Видно было, что эта мысль пришлась многим по душе.

– Что поняли? – прищурившись, спросил Ерепеев.

– Ну… что все это дурацкий розыгрыш. По-моему, должны они понять, не глупые…

– А кто это «они»? Уточни, будь добр.

– Ну… в ААНИИ. И выше…

– Насколько выше?

– Ну…

– Баранки гну! – рявкнул Ерепеев. – Ты бы понял? Нет, не здесь, а находясь черт знает где отсюда? Что да? Понял бы? Ты-то, может, и да, потому что кто ты есть? Никто. Какой с тебя спрос? Ты только за свой отряд отвечаешь, а если на тебе лежит ответственность куда как повыше, а? Ты не слышал, что в эфире делается? Послушай вон приемник. Нас уже узурпаторами называют. Чилийцы с аргентинцами заявили протест…

– А при чем тут Чили и Аргентина? – спросил кто-то.

– Ты что, неграмотный? – напустился на него Ерепеев. – Здрасте-приехали! Они договор о статусе Антарктиды не подписывали и не собираются. И именно потому, что считают Антарктиду своей исконной территорией, понятно? Они, между прочим, давно поделили ее – половина вам, половина нам… Тут каша мирового значения! Из-за двух идиотов! Мало того, что эти два голубчика ославились на весь мир, так еще и передатчик сожгли!..

Пятко с гадливой гримасой вбил в пепельницу окурок. Будто клопа казнил.

Ломаев молчал, уронив подбородок на могучий кулак, глядя исподлобья, и был похож на помесь роденовского мыслителя с насупленным неандертальцем.

– А рации на вездеходах и самолетах? – подал голос кто-то.

– Слабые! C ближайшими станциями на континенте мы еще кое-как можем связаться, а с Большой землей – вот! – Ерепеев откровенно отбил на локте это «вот». – Через спутник – тоже пока никак. Уже пробовали. Так что же, просить соседей, чтобы передали наше опровержение? Не знаю кому как, а мне «испорченный телефон» не нужен. Да и стыдно. Лучше уж подождать полчаса – и самим…

– А с Новолазаревской? – настаивал тот же голос.

– С Новолазаревской связи нет, а с Беллинсгаузеном и подавно, – отрезал Ерепеев. – Есть связь с Мирным, но неустойчивая. Магнитная буря, наверное.

Сейчас он нагло врал в глаза своим товарищам – со станцией Новолазаревская, резиденцией начальника всей российской антарктической экспедиции Михаила Михайловича Троеглазова, связь была, хотя и верно – неустойчивая. Немногие знающие об этом помалкивали, понимая, что и.о. начальника Новорусской просто-напросто оттягивает момент неизбежного тягостного объяснения. Ну что же, ждать починки единственного мощного передатчика – тоже занятие…

Минут через десять вялой дискуссии с Ерепеевым согласились все. Затем кто-то предложил дать слово Ломаеву.

– Это еще для чего? – долетел из угла чей-то дискант.

– А пусть скажет нам, что он сам думает обо всем этом…

Ломаев оторвал подбородок от кулака. Роденовский мыслитель сгинул – остался страдающий мигренью неандерталец.

– Здесь что, товарищеский суд? – сипло осведомился троглодит, встопорщив бороду, и нехорошо осклабился.

На него заорали – вразнобой, зато от души:

– А хоть бы и товарищеский… Мы тебе что, уже не товарищи? Брезгуешь, гад?

– Из-за тебя, урода, все, из-за тебя!

– Шутки ему!.. Кому шуточки, а всем без премии оставаться?

– Да если бы только без премии! Мелко берешь. Теперь у всех нас, считай, волчий паспорт…

– Тихо! Пусть скажет…

– Всех подставил, гнида!…

– У меня четвертая зимовка, а теперь что – весь послужной список псу под хвост? Искать работу на Большой земле? Кем? Сторожем? Кому я нужен?

– У меня, между прочим, зимовка тоже не первая…

– Да тише вы!

– Что тут «тише»?! Морду ему набить, а уж потом…

– Нет, пусть он сначала скажет…

Ломаев воздвигнулся, едва не коснувшись головой потолка, большой, набрякший, как грозовая туча, и стало ясно, что шансы набить ему морду, мягко говоря, проблематичны. Разве что он сам позволит.

– Ну и скажу! – рявкнул он так, что все разом притихли. – Скажу! Да! Спьяну! Один я виноват – моя была идея! Сам и отвечу, никого за собой не потяну! Сам! Поняли? Кто не понял, кому повторить персонально? Теперь все, я могу идти?

Одну секунду висела тишина. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы вот так просто отпустить виновника под домашний арест, не пропесочив его как следует, – но много ли в том толку?

– А вот и второй именинник, – сказали у двери. – Починил уже, что ли? Э, ты чего? Ты не толкайся!

Но Игорь Непрухин не мог не толкаться – едва успев ссыпаться с лестницы, он влетал в холл пулей и был не в состоянии погасить инерцию. Да и не желал. Глаза – сумасшедшие, рот – вкривь.

– От австралийцев с Дейвиса! – выпалил он, напролом прорвавшись к Ерепееву, и перед изумленными глазами и.о. начальника птицей порхнул торопливо исписанный бумажный листок. – И еще от американцев с Амундсен-Скотта. Передают непрерывно, просят отозваться…

Зашуршала бумага. Начальственный взгляд, суровый и деловой, забегал по корявым строчкам, и на чело Ерепеева пала тень. Многие видели, как и.о. начальника Новорусской сбился, заморгал и начал читать снова. Затем бумажный лист в его руках мелко задрожал.

– Это что-то… – начал Ерепеев.

Не сыскав в русском языке подходящего эпитета к неведомому «что-то», он осекся и вхолостую задвигал губами. Глаза его расширились и округлились, как у лемура, а лицо начало багроветь.

– Разыгрываешь, паскуда? Нашел, блин, время…

– Ни боже мой! – Непрухин отшатнулся и, как мельница, замахал руками. – Все правда! Наладил связь, и первым делом – вот…

Ему не хватило дыхания, что иногда бывало, и не хватило слов, что случилось с ним впервые. Он шумно втянул воздух и сглотнул слюну, зверски дернув кадыком. Руки остались в движении, и Непрухин выделывал ими жесты, по-видимому, означающие: «Да что вы, мужики, стал бы я так шутить, я тут вообще ни при чем, я не я и кепка не моя…»

У Ерепеева, застывшего столбом с листком в руках, окончательно перекосилось лицо.