Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. Страница 25

Ближе всего вожделенная смерть оказалась, когда на сельской мельнице вместо предполагаемых фуражиров мне пришлось схватиться с имперским полковником знатного рода, по аристократической самоуверенности вставшим на ночлег поодаль от своего полка, с одними только слугами. Обычно внезапное ночное нападение вызывает панику, хотя бы кратковременную, но тут враги явили неожиданную стойкость. Я потерял двух своих людей и находился на волосок от того, чтобы лечь с ними третьим: полковник оказался страшным противником, он моментально оттеснил меня к стене и выбил шпагу из рук, спас только заячий прыжок в сторону, да заряженный пистолет за пазухой. Как только господин упал, слуги моментально сдались или разбежались. Увидев расплывающееся на кружевной рубашке пятно и кровавую пену на губах, я не потащил умирающего в плен, оставив на руках плачущего старого слуги, и прихватил только шпагу, принадлежащую мне по праву победителя. Разглядев наутро добычу, я присвистнул и понес показывать знатокам: старинный клинок немецкой работы, с бриллиантами на гарде и крупным рубином в навершии был необыкновенно красив и стоил, наверно, целое состояние. "Оружие, достойное королей" — таково было мнение капитана Леклера, лучшего фехтовальщика в нашем полку. Маркитант, промышляющий скупкой трофеев, с ходу предложил мне сказочную сумму в тысячу ливров. Это означало, что шпага стоит намного дороже. Но я не собирался ее продавать: тому, кто ищет смерти, не нужны деньги. Был какой-то особенный форс в том, чтобы щеголять потрепанной одеждой и безумно дорогим оружием, словно принц в изгнании или черкесский князь.

Похоже, за время похода сердце мое насытилось опасностью. Незаметно мечты "показать им всем" стали приобретать иное направление: добиться высшей славы, почестей, чинов и богатства, чтобы они поняли, кем пренебрегали! Когда войска Виллара вступили на дружественную баварскую землю и рискованные «охоты» поневоле прекратились, я нашел себе занятие в том, чтобы ко взаимному удовольствию перенять у старого, мечтающего об отставке капитана как можно больше обязанностей по командованию ротой, надеясь уже к следующей кампании унаследовать после него должность. Я присматривался к вышестоящим офицерам, чтобы понять, как управляют полком или бригадой, и часто входил с товарищами в обсуждение стратегии нашего маршала и его баварского союзника. Действия последнего представлялись в крайней степени ошибочными.

"Не бросайся грабить прежде победы", гласит солдатская мудрость. Электор Максимилиан Баварский то ли не знал этого правила, то ли предполагал, что к коронованным особам оно не относится. Имея в долине Дуная семидесятитысячную соединенную армию, Максимилиан мог совершить победоносный марш на Вену и принудить своего бывшего тестя Леопольда к миру и к отказу не только от испанских притязаний, но даже и от императорской короны, могущей перейти таким образом от Габсбургов к Виттельсбахам. Вместо этого он возмечтал захватить богатое Миланское герцогство, и первым делом для сообщения с ним занял Тироль. Тирольские мужики поднялись и разбили баварцев наголову. Виллару, оставшемуся в Баварии, пришлось выручать незадачливого союзника, послав вспомогательный корпус ему навстречу, и наш полк в том числе.

С особенным чувством смотрел я на поднимавшиеся все выше и выше по сторонам дороги горы — сразу за ними, на юге, находилась страна моего детства. Всего лишь полсотни лье до Венеции, если бы по равнине да на переменных лошадях — сутки пути. Но по горам быстро не поскачешь, к тому же враги дали себя знать. В месте, где долина сужалась шагов до трехсот, с противоположного склона раздались выстрелы и показались пороховые дымки. Несколько солдат было убито и ранено.

Враждебные действия не должны оставаться безнаказанными — таково первое правило поведения в чужой стране. Остановив колонну, мы развернули строй налево и открыли сильнейший огонь по зарослям, где прятались стрелки. Однако оттуда отвечали, и с поразительной меткостью! Я сообразил невыгодность нашего положения на открытом месте, когда противники не видны, и попросил у капитана позволения с десятком солдат обойти их. Не более чем через четверть часа моя "браконьерская команда" выбралась туда, откуда нас обстреливали — но никого не нашла, только под деревом валялись шляпа с пером и ружье невоенного образца с расщепленным пулей прикладом. Кровь на траве указывала, что один из нападавших ранен. Судя по следам, их было пять или шесть человек.

Вернувшись к своим, мы были потрясены потерями — около десяти убитых или смертельно раненых, в их числе капитан Огюст Ришар, получивший пулю в живот, и десятка полтора — с ранениями меньшей тяжести. Из офицеров своей роты я один остался в строю. И это сделала горстка людей, которой отвечали огнем две роты, потери наших противников — один раненый! Зная толк в засадах, я оценил действия тирольцев самым наивысшим образом и решил разузнать все, что возможно, об их оружии и воинских обычаях. В первую очередь внимательно рассмотрел трофейное ружье, на которое сначала не обратил внимания. Длинноствольное, меньшего калибра, чем наши мушкеты, и нарезное — типичное охотничье оружие, такие считаются непригодными для боя из-за медленного заряжания. Я крайне пренебрежительно относился к винтовкам: даже если охотничьи рассказы их владельцев отчасти правдивы и выигрыш в меткости в два-три раза — не сказка, проигрыш в пять-десять раз по частоте стрельбы уничтожает это преимущество. Вражеский солдат — не кабан, которого можно подстерегать целый день, единожды зарядив ружье. Если бы кабаны ходили стаями по двадцать тысяч и дружно бросались на охотников по команде вожака, важнее была бы меткость или скорострельность? Да и неправомерно сравнивать точность образцов оружия, по стоимости и аккуратности изготовления отличающихся, может быть, в десятки раз, как дорогое ружье богатого охотника — от простого солдатского мушкета. В общем, нарезы в стволе — баловство богатых бездельников.

Теперь все эти соображения оказались поколеблены. Тирольские егеря, скрываясь от французских пуль за деревьями, не спеша заряжали свои винтовые ружья и отстреливали наших офицеров и солдат, почти не делая промахов. Конечно, мастерство тирольцев могло перевесить недостатки оружия, однако обыкновенно с трехсот шагов даже хороший стрелок чаще промахивается, чем попадает. Если бы судьба дала такую возможность, дело заслуживало изучения научными методами. Но сначала надлежало позаботиться о раненых и убитых, а дальше в одиночку нести службу, обыкновенно исполняемую тремя офицерами.

Только недели через две, когда полки вышли из гор и остановились на отдых, у меня появился необходимый досуг. Починив разбитый приклад и приготовив пули нужного калибра, я сделал для начала по две дюжины выстрелов в цель из тирольской винтовки и самого лучшего в роте мушкета. То, что я считал охотничьими рассказами, полностью (и даже с избытком) подтвердилось: превосходство нарезного оружия как минимум впятеро по точности огня, а ведь еще следовало сделать поправки на непривычку к нему и погрешности моей руки: я хороший, но не самый лучший стрелок. Зато процедура заряжания… Кошмар! Пулю надлежало заворачивать особым манером в промасленную льняную тряпочку, именуемую «пластырь» и осторожными движениями шомпола забивать в ствол — Боже упаси, не слишком сильно, чтобы не помять, а то застрянет; а если слабо окажется, при выстреле не пойдет по нарезам. Я представил это священнодействие на поле боя, подумал, много ли солдат удержатся, чтобы не ударить шомполом посильнее в спешке, и еще больше стал уважать тирольцев. Нет, массовым оружием пехоты может быть только гладкоствольное, где пуля входит свободно и даже с зазором. Но почему бы не вооружать винтовками отдельных метких стрелков, чтобы выбивать вражеских офицеров, как наших выбили в горах? И еще надо подумать над причинами отклонения пуль от цели, у меня были мысли на этот счет в артиллерийском трактате, их следует додумать до конца. Возможно, точность обыкновенных мушкетов удастся повысить. Заряжание…