Пирс Браун - Алое восстание Страница 25

– У меня хорошие манеры.

– О боги! Этот акцент, эта площадная брань! – Перечисляя мои недостатки, он каждый раз тычет пальцем мне в бок.

– Сам бы о манерах вспомнил, хамло сраное, – ворчу я угрюмо.

Маттео сдергивает перчатку с руки и хлещет меня по лицу. Затем хватает с туалетного столика пластиковый флакон и ловко приставляет мне к горлу:

– Твоей реакции, проходчик, пора бы восстановиться. Больно неуклюж, не управляешься с новым телом.

Я кошусь на флакон:

– Бутылкой меня проткнуть собираешься?

– У меня в руках молекулярное лезвие, патриций. Нанопластик, мягкий и легкий, как пушинка, под действием биоимпульса становится тверже алмаза и острее бритвы! Хлыст в одно мгновение превращается в меч и пробивает даже импульсный щит. Излюбленное оружие золотых, другим цветам оно запрещено под страхом смерти.

– Это просто бутылка, идио… – Тычок в глотку заставляет меня разразиться кашлем.

– А если нет? Я счел твои слова оскорбительными, вынул свой хлыст и оборвал презренное существование невежи. Только ничтожные черви в трущобах, где ты родился, защищают свою честь кулаками, а благородные ауреи хватаются за оружие по малейшему поводу. Их гордость не чета вашей: на кону стоит не одно только личное достоинство, а честь всего рода, а то и правящего дома целой планеты! Поэтому оскорбления не прощают, а смывают кровью, и одним расквашенным носом тут не обойдешься. Так что манеры и еще раз манеры, патриций! Только вежливость спасет твою жизнь от моего шампуня.

– Маттео… – хриплю я, разминая пальцами шею.

– Да? – вздыхает он.

– Что такое шампунь?

Честное слово, лучше лишний раз побывать в мясницкой у Микки, чем покорно выслушивать дурацкие поучения. Ваятель меня хоть боялся.

Наутро явился Танцор и с ходу начал грузить:

– Запомни: ты происходишь из захудалого рода с дальних астероидных поясов. Вся семья скоро погибнет при крушении корабля, и, как единственный выживший, ты унаследуешь их долги и малоизвестное, но гордое имя. Гай Андромедус – так теперь тебя зовут.

– Что за хрень? – кривлюсь я. – Не пойдет. Родился Дэрроу и помру Дэрроу.

Танцор чешет в затылке:

– Дэрроу… слишком редкое для них имя.

– Вы отняли у меня волосы отца и глаза матери, но имя, с которым родился, я не отдам!

– Мне больше нравилось, когда ты не вел себя как золотой, – ворчит Танцор.

– Главное в трапезе аурея – вкушать пищу не спеша! – провозглашает розовый. Мы с Маттео сидим за столом в пентхаусе, где Танцор впервые показал мне настоящий мир. – Тебе придется участвовать во множестве роскошных пиров с переменами блюд. Основных всего семь: закуски, суп, рыба, мясо, салат, десерт и напитки. – Маттео придвигает к себе поднос, уставленный посудой, и начинает объяснять, как пользоваться разными столовыми приборами. – Если во время еды захочется в туалет, терпи! Аурею не пристало быть рабом собственного тела.

Я разражаюсь хохотом:

– Выходит, эти наманикюренные шишки и в сортир сбегать не могут? А уж если срут, то небось одним чистым золотом…

Получаю по щекам перчаткой.

– Соскучился по аленькому, патриций? – язвительно шипит Маттео. – Только сморозь что-нибудь этакое в их присутствии, и тебе мигом напомнят, какого цвета ты внутри. Манеры и самоконтроль! Пока у тебя нет ни того ни другого… – Он укоризненно качает головой. – Итак, повторим. Для чего вот эта вилка?

Так и тянет посоветовать поковырять ею в заднице, но… Тяжело вздохнув, отвечаю:

– Для рыбы, но только если в ней кости.

– Сколько рыбы ты съешь с тарелки?

– Всю съем, – ляпаю, не подумав.

– Нет! – стонет Маттео, хватаясь за волосы. – Ты что, совсем не слушаешь? Итак, еще раз: есть золото, бронза и эльфы… Ну?

– «Эльфы плохо владеют собой, – припоминаю я, – пользуются всеми благами высокого положения, но палец о палец не ударят, чтобы их заслужить. Их жизнь проходит в погоне за наслаждениями…» Точняк?

– Что еще за «точняк»? – морщится Маттео. – Теперь – какое качество в первую очередь отличает золотого? Настоящего аурея!

– Совершенство.

– А точнее?

Я цежу слова ледяным голосом, копируя рафинированный выговор аристократов:

– Прежде всего контроль, патриций. Самоконтроль. «Можешь предаваться порокам, но лишь до тех пор, пока они не имеют власти над тобой. Владеть собой необходимо всегда и во всем. Даже когда ешь рыбу, оставь малую часть на тарелке, чтобы наслаждение вкусом не одержало верх над сдержанностью и не сделало тебя рабом твоего желудка».

– Все-таки слушаешь иногда.

На следующий день Танцор застает меня в пентхаусе перед голографическим зеркалом. Старательно произношу слова, следя за движениями языка и губ. Новые зубы крупнее старых и изрядно мешают. Несмотря на прошедшие месяцы, новое тело продолжает сопротивляться… К тому же эти долбаные ауреи что ни скажут – все через жопу, хрен скопируешь! В зеркале хоть видно, что я один из них, не так противно надувать щеки.

– Не напирай на «р», – советует Танцор. Уселся за спиной и терпеливо ждет, пока я закончу читать с планшета. – Помягче, не так раскатисто. Представь, что у тебя каша во рту… а «л», наоборот, потверже.

Дым от его сигареты напоминает о доме, но перед глазами стоит лицо Нерона Августуса – спокойное, со снисходительной ухмылкой.

– И это все, что вы можете? – надменно произношу я в зеркало.

– Прекрасно! – Танцор зябко передергивает плечами и аплодирует, хлопая здоровой рукой по коленке.

– Скоро эта хрень мне во сне будет сниться, – с отвращением говорю я.

– Вот и славненько, только за выражениями следи, – грозит пальцем Танцор, – чтобы больше никакой «хрени».

Яростно скалюсь в ответ:

– Если сам себя повстречаю на улице, тут же возненавижу. Возьму тесак и расхерачу от очка до сосалки, а потом подвешу над костром коптиться. Эо стошнит от одного взгляда на меня!

Танцор хохочет, потом горестно вздыхает:

– До чего же ты еще сопливый! Все забываю, сколько тебе лет. – Достает флягу, делает глоток и бросает мне.

Хмыкаю, прежде чем отхлебнуть.

– В последний раз дядька Нэрол мне туда что-то подсыпал… Ты вспомни, где я рос. Я уже не молод.

– Да я не в обиду, Дэрроу. Вроде знаешь, что делаешь и зачем, но потом вдруг теряешь перспективу и начинаешь себя осуждать. Вот сейчас глядишь на свою золотую рожу, и тебя тошнит, точняк?

– Точняк. – Снова прикладываюсь к фляге.

– Пойми, Дэрроу, ты ведь только играешь роль! – Танцор сгибает палец, и из перстня выскакивает короткое кривое лезвие. Я понимаю, что это не угроза, не то мигом бы вколотил самому в глотку. Он берет меня за палец и делает надрез. Выступает капля крови. Красная. – Помни, кто ты на самом деле!