Юрий Шпаков - Кратер Циолковский Страница 25

— Как самочувствие, товарищ журналист? — спросил Костров. — Жив?

Володя через силу улыбнулся.

— Кажется, жив.

Он все еще не мог прийти в себя. Вот когда ему в полной мере пришлось почувствовать разницу между теорией и практикой! Кажется, он до мелочей знал обо всем, что произойдет. Сорок секунд на вертикальный взлет, тройная перегрузка. Потом пятиминутный разгон по криволинейной траектории — и двигатель выключается. А дальше будет состояние невесомости, о котором он столько мечтал...

Но когда Никитин лег в плотно облегающее кресло, когда в наушниках застучал метроном, отсчитывая последние секунды перед стартом, мгновенно исчезли и знания, и способность рассуждать. Такое чувство бывает иногда перед трудным экзаменом, когда переступаешь порог кабины электронного «профессора» — из всех книжных премудростей остается одна классическая цитата: «Я знаю только то, что я ничего не знаю...» Правда, на экзамене спокойствие возвращается быстро. Зажигается на экране первый вопрос, и все становится на место. Пальцы привычно бегут по клавишам, и нет никакого сомнения, что увидишь зеленый огонек, знак верного ответа. А сейчас все было гораздо сложнее...

Бесстрастный голос Чумака привычно ответил: «Есть пуск!» Все нарастающая тяжесть властно вдавила в кресло, и сознание Володи заполнила одна мысль: он летит! А потом не стало и этой мысли. Перед глазами заплясали радужные круги, зыбко закачалась черная пелена. Володе показалось, что он теряет сознание. Не было никакого сравнения с тренировками на центрифуге, на роторе, на вибростендах. Пусть тогда перегрузки было гораздо больше — зато отсутствовал самый важный, психологический фактор...

Гул двигателей внизу усиливался, превратился в отчаянный раздирающий треск и смолк. Ракета перешла звуковой барьер. Неожиданно Володю словно сдавила ледяная лапа. Стало до отчаяния страшно. На какое-то мгновение он почувствовал себя неумелым пловцом, которого неудержимо тянет в черную глубину — еще немного, и он захлебнется... В этот момент раздался спокойный, по-домашнему насмешливый голос Кострова. Володя с усилием перевел дыхание. Секунда паники бесследно прошла. Он снова почувствовал себя не случайным пассажиром, а равноправным членом экипажа. И скоро Володя мысленно начал свой первый космический репортаж...

В ракетоплане их было трое. Дроздов и Соколов находились уже на борту межпланетной станции. Они вылетели раньше, чтобы присутствовать на последних предстартовых испытаниях «Циолковского». Там же находились и члены Государственной комиссии.

Володя почувствовал, как отделилась последняя ступень ракеты-носителя. Вибрация прекратилась. Наступил момент, которого он ждал с таким нетерпением. Начался свободный полет.

Такое чувство Володя прежде испытывал только во сне. Срываешься в бездонную пропасть, падаешь с замиранием сердца, и нет конца пустоте. Тело сделалось чужим, в ушах тонко зашумело. Тяжесть исчезла!

Володя закрыл глаза и опять почувствовал, что неудержимо падает. С легкой завистью подумал он про своих спутников: им что, летят уже не в первый раз. А для него все в диковинку, ко всему надо привыкать...

Но потом стало лучше. И скоро Володя, с удовольствием вытянув ноги, наслаждался необыкновенной легкостью.

— Попробуй подняться, — сказал Костров. — Смелее!

— Подожди, — улыбнулся Володя. — Не все сразу.

Он знал, что на протяжении всего полета к Луне невесомости на «Циолковском» не будет. Непрерывно работающий двигатель обеспечит нормальное ускорение силы тяжести. На станции тоже создана искусственная тяжесть. Поэтому сейчас, во время кратковременного полета в ракете, следовало испытать все чудеса жизни в мире без веса. Но он не спешил.

Придерживая блокнот, чтобы тот не уплыл в сторону, Володя медленно вывел одно слово: «Циолковский». Название их корабля, название кратера, к которому полетит этот корабль. Но прежде всего — имя человека, чья мысль заглянула на десятки лет вперед, чья неукротимая фантазия приблизила день первого полета в Космос. Человека, который умел верить в будущее, как никто другой...

— Вставай, вставай, — торопил Костров. — А то смотри, прилетим скоро.

Володя знал, что произойдет после того, как он отстегнет ремни, удерживающие его в кресле. Ему не очень-то хотелось выглядеть смешным в глазах товарищей. Конечно, так плавно и свободно, как Костров, ему не взлететь — об этом и думать нечего. Но и оставаться на месте тоже нельзя.

Он покосился в сторону Чумака, лениво лежащего в своем кресле. Показалось, что в темных глазах Алексея мелькнула насмешка. Конечно, небось, любопытно посмотреть со стороны, каким неуклюжим был сам во время первого полета!

— Держись за мою руку, — предложил Чумак.

Нет, никто и не думал смеяться. И Володя, устыдившись своих мыслей, покачал головой, отказываясь от помощи, и решительно отбросил ремни.

Ничего особенного не произошло. Осталась та же удивительная легкость, то же ни с чем не сравнимое чувство парения. Только кресло вдруг стремительно перевернулось и повисло над головой. А голос Кострова раздавался теперь откуда-то снизу и сбоку:

— Спокойней, спокойней. Попробуй делать движения руками. Только не торопись.

Но руки слушались плохо. Володя опять закувыркался в воздухе. Просторная кабина не мешала такой акробатике.

Чумак больше не предлагал свою помощь, и Володя в душе был благодарен за это. Ребята дают ему возможность освоиться, самому научиться владеть своим телом. Даже Костров перестал обращать на него внимание. Но Володя знал, что если бы он вдруг почувствовал себя плохо, оба моментально бросились бы к нему на помощь...

Наконец, ему удалось добраться до иллюминатора, уцепиться за поручень. Перед ним открылась картина, которую он не раз уже видел в кино и которая тем не менее все равно не могла не волновать. Черное, плоское и необъятное небо, густо усеянное острыми неподвижными звездами. А рядом с ними — какое-то чужое, яростное солнце. В дымчатом стекле иллюминатора оно выглядит особенно зловеще. Землю не видно — она по другую сторону кабины.

— Успеешь еще насмотреться, — сказал Костров. — Подожди, будем испытывать скафандры на станции — такие пейзажи откроются, что только ахнешь! Так что советую не портить впечатления...

— А вот, кстати, и наша «Дружба», — заметил Чумак.

Володя обернулся к центральному стереоэкрану. Из плотной тьмы, пронизанной звездами, надвигалась серебряная округлая искорка. Рядом с ней поблескивало еще несколько, поменьше. Ракетоплан приближался к межпланетной научной станции «Дружба».