Александр Шуваев - FLY Страница 25

Слик-колея, официально называвшаяся "взлетной полосой с управляемым трением" была, разумеется, роскошью, - но все-таки очень уж хорошей штукой, и он, разумеется, пользовался всеми ее преимуществами пока летал на других моделях. Только вот казалось ему, что комбинация этой модели со слик-полосой даст совершенно особый эффект. И вряд ли он ошибался. Индивидуальный код. Пуск энергетики. Код взлета. Секундное ожидание, и в шлеме раздался ровный, бестелесный голос: "Директива на взлет. Трение полосы - плюс-ноль, повторяю, - плюс-ноль". Запуск компенсирующих поверхностей. Теперь машину мог бы утащить достаточно упорный муравей, - это если по прямой и строго вперед, - только ускорение было бы невелико. "Тяга" и "Режим". Рука на рукоятке, простите, ради бога, за каламбур, но тут тяга не имеет естественной постепенности набора, имеет только режимную, и губами тут шлепать никак нельзя… В подтверждение этих своих тяжких раздумий он сжал зубами кончик языка, потому что уже звенела реактивная струя, а самолет тенью, лыжником с гладкой горки скользил вперед. Сто пятьдесят метров, и мы в воздухе. Со стороны казалось, что машина ушла в небо попросту с места, с начала разгона. Ночная птица круто лезла в небо и стремительно набирала скорость, стоило лишь чуть уменьшить угол атаки. Хоть и немало покружил он на гибейр-модели, но эта птичка оказалась совсем другим делом, и через некоторое время он вдруг почувствовал, что "суженая" стала как бы продолжением его тела. И хотя он одергивал себя, призывая к осторожности, восторг пронизывал все его тело, но особливо сладостно трепетал где-то в нижней части живота, что было его собственной Дубтаховой особенностью. Он разогнался до страшной скорости в пологом спуске и несся теперь вперед, вращая звенящую машину вокруг продольной оси. Выключить двигатель. Закрыв воздухозаборники, он опробовал этот уникальный, до появления этой машины никогда и нигде не осуществлявшийся, - да попросту невозможный! - режим. Тишина, наступившая после остановки двигателей, поначалу показалась попросту полной: ни свиста рассекаемого воздуха, ни шума вентилятора, и только потом ухо уловило низкое гудение тока и высочайшего тона звон компенсирующих поверхностей. Так, плавно спускаясь с одиннадцати тысяч шестисот, он спокойно, без малейшей неуверенности открутил нисходящий каскад фигур высшего, - и "чуть-чуть более, чем высшего", - пилотажа. На экране в бешеной круговерти качалось и кружилось синтетическое изображение земли: тут, в окрестностях Центра вся окрестность находилась в памяти компьютера и воспроизводилась с мельчайшими подробностями в зависимости от показаний гравиметра, и только движущиеся предметы выглядели на фоне этого великолепия светящимися зелеными точками, ползущими по более, чем натуралистично выглядящим дорогам.

- Зеро, зеро, я пятый, - раздался в шлеме спокойный, на этот раз вполне даже человеческий голос, - как у вас дела? Мы потеряли вас тридцать две секунды назад. Прием…

- Пятый, я Зеро… У меня все в порядке… Хорошо, что потеряли… Возвращаюсь…

Потом он включил двигатель, поскольку так ему было спокойней, и круто, как он любил делать это на других машинах, на высоких перегрузках повернул назад, но не выдержал все- таки, на обратном пути изобразив и еще кое- что такое, что и сам- то не знал, как назвать: сюда, из подлежащего хотя бы огласке, относился полет приблизительно хвостом вперед, скольжение на хвосте вперед, когда самолет стоял перпендикулярно Земле, - и ряд трюков, которые лучше даже и не упоминать. Слившись с машиной, почуяв себя оборотнем, Дубтахом В Крылатом Обличье, он превратил спуск в череду крутых, внезапных провалов вниз с доворотами в ту или иную сторону, с креном, потом плавно, полого поднимался, - совсем немного, - и повторял все заново. Зато уж инструкцию по особой технологии посадки Дубтах получил до полета, от инструктора. И теперь только надлежало ее с блеском выполнить. Зайдя на посадку стандартным способом только при скорости несколько большей, нежели обычно, он включил компенсирующие поверхности машины на "реверс", очень быстро погасил скорость буквально в сантиметрах от "слика", миллиметр в миллиметр притер шасси к полосе, и тут же, прокатившись на две длины собственного корпуса, машина замерла. Вот чем нужно заниматься в первую очередь, а никаким не высшим пилотажем. Подработать этот режим, и из машины можно будет выскакивать на ходу и садиться в любом месте, где поместится шасси.

Инструктор, уже несколько минут ожидавший его метрах в пятидесяти от того места, где посадка произошла в действительности, стронулся с места и вразвалочку подошел к почти вовсе невидимой машине. "Чело" со звенящим шорохом отодвинулось назад, и он увидал неподвижного пилота.

- Ну как?

Дубтах, утомленно откинувшись в кресле, молча выкинул вперед две руки ладонью вперед и с большими пальцами, отставленными в сторону. Это был известный жест, поутру обозначающий высшую степень удовлетворенности джентльмена ночью, проведенной с новой подружкой, когда нет ни охоты говорить, ни сил на объяснения, а друзья требуют подробностей. Но тут этим не удовлетворились:

- Нет, ты толком скажи!

- Должен вам признаться, господин инструктор, что прежде я исключительно потребительски относился к женщинам…

- Ну?

- И детей у меня нет…

- Да к чему ты все это говоришь?!!

- К тому всего лишь, что до сегодняшней ночи я, оказывается, не знал любви. Это не машина. Это новая эра в авиации а по совместительству и произведение искусства… Если вы не против, я нареку ее детским именем, - отсоединившись и выпрыгнув, Дубтах повернулся к самолету и с пафосом произнес, - да будет именем твоим отныне, коим я нарекаю тебя, - "Ухугху"! "Ухугху"!!!

- А что это значит?

- Что? А, в переводе со староджуттского это обозначает "неясыть". Это здоровенная такая сова, бесшумная тень ночная с мягкими серыми перьями.

- Ты, наверное, догадываешься, что вся эта спешка - далеко не случайна? Я хочу сказать, что машина может получить взрослое имя даже слишком скоро…

Позже, ознакомившись с содержащейся в контрольном компьютере "схематической записью проведенных эволюций", наставник его только покрутил головой: подопечный наслаждался полетом, как жаворонок в погожий день, но при этом вытворял такое, что, по слухам, умеют делать только колибри. А вот не является ли этот дилетант лучшим пилотом, нежели он сам? Хотя нет: их просто нельзя сравнивать между собой, как нельзя сравнивать брашпиль - с кулебякой, а статую - с наручными часами. Вот еще как-то он оружием овладеет… Но что- то подсказывало ему, что и тут все будет в порядке. Точно он не знал, потому как в работе с господином Людвигом принято было, чтобы левая рука не ведала, что творит правая.