Филип Дик - Человек в высоком замке (пер. О.Колесников) Страница 25

Единственная книга, которую я таскаю с собой, – сказала Юлиана, – фактически даже не является книгой. Это оракул, «Книга перемен». Меня приучил к ней Френк, и я всегда пользуюсь ею, когда нужно что-то решить. Я никогда не теряю ее из виду. Никогда.

Она открыла книжку.

– Хочешь взглянуть на Оракул, спросить у него совета?

– Нет, – ответил Джо.

Облокотившись о стол и упершись подбородком в кисти рук, она спросила:

– Ты может быть совсем переедешь сюда, или у тебя есть еще что-то, что тебя держит?

«Будут пересуды, сплетни, – думала она. – Ты поражаешь меня своей ненавистью к жизни, но в тебе что-то есть. Ты похож на маленькое животное, не слишком важное, но ловкое». Глядя на его резко очерченное, узкое, смуглое лицо, она подумала: «И как это я вообразила, что ты моложе меня? Но и тут есть правда – ты инфантилен, ты все еще братишка, боготворящий своих старших братьев, майора Парди, генерала Роммеля, который все еще из всех сил бьется над тем, чтобы удрать из дому и добить этих Томми. Да и правда ли то, что они придушили твоих братьев проволочной петлей? Мы, конечно, слышали об этом, все эти россказни о зверствах, мы видели снимки, опубликованные после войны». Она содрогнулась. Но британские парашютисты давным-давно преданы суду и понесли наказание.

Радио прекратило трансляцию музыки: похоже на то, что будут последние известия и, судя по количеству помех – из Европы. Голос диктора захрипел и смолк.

Последовала длительная пауза, просто тишина. Затем раздался голос диктора из Денвера, такой четкий, что, казалось, он почти рядом. Юлиана протянула руку, чтобы приглушить звук, но Джо остановил ее.

– Известие о смерти канцлера Бормана, подтвержденное недавно, ошеломило и потрясло Германию, так же, как и вчерашнее сообщение о том…

Они вскочили на ноги.

– Все радиостанции Рейха отменили назначенные прежде передачи, и слушатели внимают торжественным мелодиям, исполняемым хором дивизии «Рейх» – звуками партийного гимна «Horst Wessel Lied». Позже, в Дрездене, где работает партийный секретариат и руководство СС, а также Sicherheitsdienst, национальной службы безопасности, сменившей гестапо…

– Реорганизация правительства по инициативе бывшего рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеера и других, была объявлена двухнедельная траурная национальная церемония, и уже, как сообщают, закрылись многие магазины и предприятия. До сих пор не поступало сведений об ожидаемой сессии Рейхстага, этого официального парламента Третьего Рейха, чье одобрение требуется для…

– Канцлером будет Гейдрих, – сказал Джо.

– А мне бы хотелось, чтобы им стал этот высокий блондин, этот Ширах, – сказала она. – Господи, наконец-то он умер. Как ты думаешь, у Шираха есть шансы?

– Нет, – кратко ответил Джо.

– А может быть там теперь начнется гражданская война, – предположила она. – Но эти парни, все эти старые ребята из партии – Геринг и Геббельс – они ведь уже старики.

Из радио неслось:

– … достигло его приюта в Альпах близ Бреннера…

– Это о Жирном Германе.

– … просто сказал, что он потрясен потерей не только солдата, патриота и преданного партийного вождя, но и, как он уже неоднократно заверял, своего личного друга, которого, как все помнят, он поддерживал во времена безвластия, вскоре после окончания войны, когда выяснилось, что элементы, препятствующие восхождению герра Бормана к верховной власти…

Юлиана выключила радио.

– Они просто переливают из пустого в порожнее, – сказала Юлиана. Зачем им этот словесный мусор? Эти мерзкие убийцы разглагольствуют так, будто они ничем не отличаются от обычных людей.

– Они такие же, как мы, – сказал Джо. – Из того, что они совершили, нет ничего такого, чего бы они не сделали, будь ты на их месте. Они спасли мир от коммунистов. Если бы не Германия, нами бы всеми сейчас правили красные, и всем нам было бы намного хуже.

– Ты говоришь, – сказала она, – точно, как радио.

– Я жил под властью нацистов, – сказал Джо, – и знаю, что это такое. Это совсем не пустая болтовня, когда проживешь двенадцать – тринадцать лет – даже больше – пятнадцать лет! Я получил трудовую книжку от организации Тодта. Я работал в этой Организации с 1947 года сначала в северной Африке, а затем в США. Послушай…

Он ткнул в нее пальцем.

– У меня чисто итальянский талант к различным строительным специальностям. Доктор Тодт очень высоко ценил меня. Я не разгребал лопатой асфальт и не месил бетон для автотрасс: я помогал проектировать их, выполняя работу инженера. Однажды ко мне подошел доктор Тодт и проверил, как работает наша бригада. Он сказал мне: «У тебя хорошие руки». Это было великим моментом в моей жизни, Юлиана. Гордость за свой труд! Они не просто и не только говорят слова. До них, до нацистов, все смотрели на физическую работу сверху вниз, и я не был исключением. Трудовой фронт положил конец такому отношению. Я впервые совсем иначе взглянул на свои руки.

Он говорил так быстро, что акцент вылезал гораздо сильнее. Ей даже было трудно разобрать, что он говорил.

– Мы жили тогда в лесистой местности, в северной части Нью-Йорка, жили, как братья распевали песни, строем шли на работу. В нас жил воинский дух, но направленный на восстановление, а не на разрушение. Это были самые лучшие дни – восстановление после войны – аккуратные, бесконечные ряды общественных зданий, квартал за кварталом совершенно новая часть Нью-Йорка и Балтимора. Теперь-то эта работа уже в прошлом. Крупные картели, такие как «Нью-Джерси Крупп и сыновья», завладели сценой. Но это не нацисты, это прежние европейские воротилы. Слышишь? Нацисты, подобные Роммелю или Тодту, в миллион раз лучше, чем промышленники, такие, как Крупп, и банкиры, все эти пруссаки. Их всех следовало бы загнать в душегубки. Всех этих фраеров в жилетках.

«Но, – подумала Юлиана, – теперь уже эти джентльмены в жилетках закрепились навечно, а вот твои кумиры, Роммель и доктор Тодт, они вышли на сцену сразу же после прекращения военных действий для того, чтобы расчистить развалины, построить автострады, запустить промышленность. Они даже позволили жить евреям, что было удивительно, но это была приманка, чтобы привлечь их к работе. Пока не наступил сорок девятый год… и тогда, гуд бай, Тодт и Роммель, на заслуженный отдых. Разве я не знаю всего этого, разве я не слышала всего этого от Френка? Ты ничего не можешь рассказать мне о жизни под властью нацистов: мой муж был и есть еврей. Я знаю, что доктор Тодт был скромнейшим и добрейшим из всех когда-либо живших людей. Мне известно, что все, что он хотел сделать, это обеспечить работой, честной, достойной уважения работой миллионы отчаявшихся американцев с потускневшим взором, мужчин и женщин, копошившихся после войны в развалинах. Я знаю, что он хотел увидеть приличное медицинское обслуживание, курорты, где можно было бы провести свой отпуск, и приличное жилище для всех, независимо от расы. Он был строителем, а не мыслителем, и в большинстве случаев ему удавалось создать то, чего хотел – он фактически добился этого. Но…»