Александр Зорич - Время — московское! Страница 26

Впрочем, кто угодно осунулся бы с таким рационом.

Консервированные ананасы и фасоль с мясом — их Эстерсон и Полина прихватили во время своего поспешного бегства с биостанции «Лазурный берег» — были уже месяц как съедены.

От пурики — плодов тех самых опуров, что в изобилии росли поблизости от их землянки — Полину и Эстерсона нефигурально тошнило. А пирамидозуб, которого Эстерсон с энтузиазмом таскал на удочку еще совсем недавно, как назло перестал ловиться. Ну просто совсем. Словно бы вымер.

— И что тут удивительного? К концу зимы они уходят на север, у них период спаривания, — пояснила Полина, в силу своей профессии сведущая в повадках всякой морской твари.

— Надо было отложить, — мрачно отвечал Эстерсон.

— Что отложить?

— Спаривание.

— Такие вещи умеют «откладывать» только хомо сапиенсы. Исчезновение пирамидозубов из прибрежных вод было в глазах Эстерсона особенно подлым ударом судьбы. Ведь они являлись единственным продуктом питания (кроме галет — но они выдавались теперь по две штуки на день!), который Полина, оказавшаяся чрезвычайно разборчивой, ела с удовольствием.

Ha какие только ухищрения Эстерсон ни шел, чтобы накормить свою подругу! Однажды на самой дальней оконечности полуострова ему посчастливилось найти куст c подвяленными солнцем, суховатыми ягодами круш. Терпким, чуть горьковатым вареньем из этих ягод, отдаленно напоминавших вишни, были забиты все кладовые биостанции. Ободрав руки о шипастые ветви, Эстерсон все же набрал полные карманы ягод и с видом победителя явился к Полине. Однако та есть круш наотрез отказалась.

— Терпеть не могу кислятину!

— Но они спелые!

— Все равно не буду! Вот если бы с сахаром…

— А я буду! — отвечал Эстерсон, жизнерадостно давясь своей добычей. Хотя астроботаник была права — ягоды были не слаще барбариса, — он надеялся, что его пример Полину воодушевит. — Очень, очень вкусный!

— Тебе и змеи вкусные, — фыркала Полина и, мученически вздыхая, добавляла: — Вот сейчас бы картошечки вареной… С укропом… Ее как раз выкапывать пора… А эти клоны уродские небось и выкопать не догадаются…

В таких случаях Эстерсон обычно умолкал и отходил подальше. Ему было неловко. В отличие от Полины он похудел совсем чуть-чуть. Может быть, килограмма на два. Как ни странно, зверский голод, который сопровождал его с первых часов на Лавовом полуострове, он научился с горем пополам утолять.

Помимо пурики, инженер с удовольствием поедал гусениц местной красавицы бабочки (крылья белые, испод — перламутровый), упитанных, неповоротливых змей (правда, предварительно их проварив), ягоды круш, а также неоперившихся птенцов — выпадышей из неряшливых высоких гнезд птицы, чем-то похожей на удода.

Птенцов этого фелицианского как-бы-удода Эстерсон держал за главный лесной деликатес. Нанижешь на прут пять-шесть выпотрошенных тушек, поджаришь над костром — и готов отменный, нежный шашлык!

Эстерсон знал: если ночью дует сильный северный ветер (а таких ночей было немало), с утра можно смело отправляться за свежей, розовенькой, беспомощно трепыхающейся в траве добычей. Но главное — никого не надо убивать. Почти не надо.

Но Полина от птенцового шашлыка отказывалась наотрез.

— Когда мне будет совсем невмоготу, я пойду на биостанцию и сдамся клонам. Пусть отправляют меня в свой проклятый концлагерь. А покуда у меня есть силы, я эту гадость есть не буду!

— Ну Полина…

— Никаких «ну»! Как говаривал мой муж Андрей, «у каждой шлюхи есть свои принципы»!

Эстерсон пристыженно опускал голову. В такие минуты он чувствовал себя чем-то средним между людоедом и пожирателем падали. Он стеснялся своей невесть откуда взявшейся неприхотливости.

И все же исключать птенцов из меню Эстерсон не собирался — ему очень не хотелось в лагерь для интернированных лиц. Все, что он мог сделать, — это регулярно отдавать свою порцию галет Полине.

Впрочем, нет. Было и еще кое-что. Однажды Эстерсон совершил настоящий подвиг — предпринял вылазку за картошкой.

Безлунной ночью, когда Полина сладко спала, зарывшись головой в подушку, он самостоятельно забрался в скаф и доплыл до биостанции. Там, по-кошачьи таясь, он выбрался из воды и проник в огород, который во дни мира пестовала тогда еще одинокая Полина.

На биостанции — как выяснили Эстерсон с Полиной посредством наблюдений в бинокль — теперь размещался дозор из нескольких солдат. Чем конкретно дозор занимался, сказать было трудно. Но в том, что солдаты там присутствуют, — сомневаться не приходилось.

Конструктор забрался на огород через дыру в заборе и выкопал при помощи ножа четыре сухих картофельных куста. Собрал клубни-недомерки в пластиковый мешок, отер холодный пот с расчерченного морщинами лба. Однако стоило Эстерсону приняться за пятый куст, как наконец-то сработал датчик движения — отнюдь не первый из тех, в чей сенсорный радиус инженер попал с начала своей авантюры. Сигнализация была дряхлой и своим паспортным данным давно уже не отвечала.

Сразу же раскричалась сирена.

В домике, где когда-то жила Полина, а теперь квартировали сыны Великой Конкордии, зажегся свет. Эстерсону ничего не оставалось, как улепетывать во все лопатки к океану…

Конечно, клоны не ожидали вторжения. И сигнализацию поставили просто потому, что «так положено».

А вот будь они малость порасторопнее — Эстерсону не поздоровилось бы.

Да и от Полины — конечно, уже после растроганных слез — он получил темпераментную взбучку. Пришлось пообещать, что картофельные вылазки больше не повторятся…

Непонятно, чем кончилась бы эта робинзонада для худышки Полины, если бы через три недели после вынужденной посадки пилота Николая к землянке робинзонов не приблудилась… коза!

Да-да, настоящая коза. Длинношерстая, голодная и шустрая.

Ее призывное блеяние Эстерсон и Полина услышали однажды утром в ближних кустах. Вскоре в ветвях засквозило нечто белое, еще минута — и показалась бородатая морда животного. Вредные глаза смотрели на людей с любопытством.

— Роло, прошу тебя, прогони эту гадину! — капризно сказала Полина.

— Нет опасности! — авторитетно заметил Эстерсон.

— Все равно я коз ненавижу! Когда я была маленькая, одна такая козюля в зоопарке чуть не откусила мне полпальца!

— Но ты уже не маленькая!

Откуда взялась коза, оставалось только догадываться. На Фелиции дикие козы не водились. Тем более для дикарки коза выглядела слишком ухоженной — ее белая шерсть была не грязнее волос Полины и Эстерсона.

— Я думаю, она появляться из Вайсберг, — предположил Эстерсон.

— Невероятно. Во-первых, это чертовски далеко. А во-вторых, в консульстве сроду не держали никого, кроме такс и кошек! Когда я представляю себе консула Вильгельма Штраубе — в прошлом пресс-секретаря Венской оперы, уволенного по подозрению в педофилии, — который вычесывает гребешком козу, мне становится ужасно смешно!

— Тогда ее привезти клоны!

— Вот это ближе к истине. Хотели из нее сделать ритуально чистую отбивную, но она, почуяв, какая судьба ее ждет, перегрызла веревку и сбежала!

— Если бы я работал в ведомстве пропаганды, я дал бы передовице название «Общества клонов не выносят даже козы…» — Последнюю фразу Эстерсон произнес на немецком, не в силах больше бороться с неподатливыми русскими окончаниями.

Полина заливисто расхохоталась. Эстерсон тоже загоготал — хрипло и взрывчато, как всегда. Коза же наблюдала за дискуссией из кустов. Судя по всему, она была привычна к звукам человеческой речи.

— Не нужно ее прогонять. Нужно оставить.

— Это еще зачем?

— Еда!

— Еда?! Но я не позволю тебе укокошить бедное животное!

— Зачем кокошить? Ее нужно… м-м… — Эстерсон нахмурился, подбирая нужное слово, но ни в русском, ни в немецком отделах его памяти нужного не сыскалось. Однако инженер все же нашелся и изобразил жестом попеременное потягивание воображаемых сосков.

— Доить? — наконец-то догадалась Полина. — Melken?

— Да!

— А ты уверен, что это самка?

— А кто еще?

— Молодой козлик, самец.

— Нет. Пока нет, — покраснел Эстерсон.

Однако им повезло. Коза действительно оказалась самкой с внушительным розовым выменем, которое давало литр-полтора отменного сладкого молока каждый день.

Козу было решено назвать Беатриче. Имя предложил Эстерсон — любитель итальянской классики.

— Тогда уже Бе-е-еатриче, — заметила Полина. — Только доить ее сам будешь. Потому что я боюсь!

Беатриче принесла не только калории, но и новые развлечения. Они часами наблюдали за животным, во что бы то ни стало стремящимся занять наивысшую точку пространства. В своем стремлении ввысь Беатриче забиралась даже на низкие развилки некоторых деревьев. При этом смотрелась она настолько комично, что не улыбнуться было невозможно!