Москва 2087 (СИ) - Белолипецкая Алла Страница 26

Они шли через театральный музей, и Ольга указывала посетителю то на старые афиши, то на фотоснимки, то на костюмы в стеклянных витринах.

— Вот это, — говорила она, — первая афиша «Чайки». Обратите внимание: здесь написано — комедия. Никогда не понимала: опечатка это или шутка Антона Павловича? А здесь — костюм Ивана Грозного из пьесы «Иван Васильевич». Эта была постановка 2041 года — когда отмечалось 150-летие со дня рождения Михаила Афанасьевича.

— А вы никогда не называете Михаила Афанасьевича прадедушкой, только по имени-отчеству? — спросил Алексей Федорович Берестов — отец великого генетика.

— При посторонних — нет. — Это прозвучало несколько резко, и Ольга добавила: — Так уж принято в нашей семье. И, кстати, я не правнучка Михаила Афанасьевича — не родственница по прямой линии. Я его правнучатая племянница. Мой прадед приходился Михаилу Афанасьевичу младшим братом, а мой дед — его младший сын. А потом и мой дедушка, и мой отец очень поздно вступали в брак и обзаводились потомством. Вот так и вышло, что меня от Михаила Афанасьевича отделяет так мало поколений. Но вы ведь приехали не для того, чтобы вникать в детали моей родословной. Вы интересовались той пьесой — «Адам и Ева». Так что — нам надо идти дальше, в литчасть театра.

3

Открывая сейф, Ольга Булгакова повернулась к Ньютону спиной — так, чтобы загородить от него панель с кодовым замком. Хотя Алексей Федорович демонстративно глядел в другую сторону и не имел намерения подсмотреть набираемую комбинацию замка. С величайшей осторожностью — словно это была мифическая бомба, которую террористы заложили в здании подмосковного санатория корпорации «Перерождение», — женщина извлекла наружу старомодного вида картонную папку с тесемками, завязанными бантиком.

— Вот, — произнесла она, поворачиваясь к Алексею Федоровичу, — единственный экземпляр пьесы. Даже в Государственной библиотеке имени Столыпина нет копии. По крайней мере, официальных копий этого текста больше точно нет.

Бережно, как младенца, она положила папку на стол, но не торопилась развязывать тесемки.

— Вы так и не объяснили мне, — обратилась Ольга Андреевна к Ньютону, — для чего вам понадобилась эта рукопись? Её никто не запрашивал уже почти двадцать пять лет.

— И вы тоже её не читали? — изумился Ньютон; но, по крайней мере, он только что получил ответ на крайне важный для себя вопрос: мог или не мог герр Асс ознакомиться с текстом пьесы здесь?

— Я сказала: никто не запрашивал, имея в виду посторонних. Я её читала, конечно. Мрачная пьеса. Сейчас её жанр определили бы как постапокалиптику, но, когда Михаил Афанасьевич писал «Адама и Еву», такого слова не употребляли. Так зачем она вам понадобилась?

— Возникла одна аллюзия — если, конечно, так можно выразиться. ЕНК, видите ли, не всё знает о том, что нынче произошло в Егорьевском уезде.

4

— Невероятно, — Ольга Андреевна покачала головой. — Просто невероятно… Если главарь террористов представился именем персонажа этой пьесы, то каким образом он её прочел? Ведь неспроста же её запретили публиковать! Вы ведь наверняка знаете: уже находились безумцы, которые пыталисьисполнить эту пьесу не на театральных подмостках, а в реальной жизни. И вот вам, пожалуйста: вторая попытка!..

Да, Ньютон о таких случаях знал. Чего стоил один только раритетный питерский трамвай, который угнали специально для того, чтобы протаранить им витрину одного из супермаркетов, расположенных рядом с трамвайной линией. И Светлана — жена Ньютона, коренная петербурженка, — говорила когда-то: после ареста угонщики заявили, что вдохновил на это деяние фрагмент булгаковской пьесы. Тот, где говорилось про ленинградский универмаг советских времен: «Гигантские стекла внизу выбиты, и в магазине стоит трамвай».

— Я убежден, — произнес Алексей Федорович, — что к теперешним событиям пьеса Михаила Афанасьевича ни малейшего отношения не имеет. И если этот герр Асс и вправду прочел «Адама и Еву», то, уж конечно, читал он её не в литчасти Художественного театра. Так что об это не переживайте. Сейчас нужно думать о другом: почему этот человек выбрал себе именно такой псевдоним?

— И мы должны прочесть пьесу, чтобы понять это?

— Я должен прочесть и понять, — поправил её Алексей Федорович. — Ни в коем случае не хотел бы впутывать вас, Ольга Андреевна, в это дело.

— А вы уже впутали, — сказала женщина. — И, в любом случае, я не могу оставить вас с этой рукописью наедине: я лично отвечаю за её сохранность. Так что вы будете читать, а я посижу рядом.

И она, опустившись на стул, наконец-то развязала тесемки на папке и откинула картонную крышку.

Алексей Федорович увидел толстую стопку желтоватых листков бумаги, ничем не скрепленных, исписанных крупным характерным почерком: вытянутые буквы, отчетливый наклон вправо. Так писали только люди, обучавшиеся каллиграфии при помощи перьевой ручки и чернильницы. У Ньютона от волнения закололо кончики пальцев. Не присаживаясь на стул, пододвинутый ему Ольгой Булгаковой, он протянул руку, взял верхний лист и прочел:

Акт первый

Май в Ленинграде. Комната в первом этаже, и окно открыто во двор.

После этого он не помнил, как опустился на стул и как брал в руки страницу за страницей. События пьесы разворачивались в неназванном времени, но нетрудно было догадаться, что Михаил Афанасьевич подразумевал ту самую эпоху, в какую пьеса и создавалась: вторую половину тридцатых годов двадцатого века, когда донельзя обострились противоречия между СССР и Германией. И никакого пакта о ненападении между двумя странами подписано тогда еще не было. Да и что он изменил — этот пакт?

В пьесе молодожены Адам и Ева знакомятся с полубезумным ученым, академиком Ефросимовым, который только что сделал эпохальное изобретение: сконструировал прибор, позволяющий делать человека невосприимчивым к действию боевых отравляющих веществ. Проникшись симпатией к молодым людям, академик воздействует на них этим прибором, частично обработав также нескольких случайных свидетелей. И надо же было такому случиться, что в тот же самый вечер германская армия осуществила химическую атаку на город Ленинград, где происходили события. Всё население города погибает под воздействием бесцветного и не имеющего запаха газа — зарина, надо думать. Уцелеть удается только самому Ефросимову да горстке счастливчиков, которых он успел обработать своим прибором.

Кое-кого, правда, академику удалось спасти уже после воздействия ядов — вылечить при помощи всё того же прибора. И среди спасенных оказался отважный летчик: влюбленный в Еву авиатор Андрей Федорович Дараган, получивший огромную дозу отравляющих веществ в схватке с немецким летчиком, атаковавшим Ленинград.

— Да, — громко произнес Алексей Федорович, прочитав описание воздушного боя, — тут не может быть никаких сомнений… Я не ошибся. Он ведь и не говорил, с одним или двумя «с» пишется его имя.

В рукописи было сказано следующее:

Дараган. Когда я закончил марш-маневр, я встретил истребителя-фашиста, чемпиона мира, Аса-Герра. Он вышел из облака, и я увидел в кругах его знак — трефовый туз!

— Ну, конечно! — Ньютон пятерней провел по волосам: старая байкерская привычка, от которой он всё никак не мог избавиться. — Из-за его шепелявого произношения мне показалось: он сказал Асс — как медная монета. А это было слово Ас — как летчик-виртуоз.

Ольга Булгакова, до этого сидевшая молча и почти неподвижно, не выдержала: поднялась со стула и встала у Ньютона за спиной.

— И что нам это дает? — спросила она — явно намереваясь участвовать во всей этой истории, хотел того Алексей Федорович или нет. — Ас-Герр — он же герр Асс, — негодяй и в пьесе, и в жизни. Похоже, он использовал эту, как вы выразились, аллюзию, чтобы поиздеваться над всеми. И, кстати, в вы-то сами откуда смогли узнать про Аса-Герра? Кто-то рассказал вам об этой пьесе?