Норман Спинрад - Стальная мечта Страница 26

Она поцеловала его — долгим, томным поцелуем.

— Интриги, — пробормотала она. — Бесподобный интриган. Мой мужчина. Numero uno[4]. Больше, чем жизнь, и вдвое сквернее.

Она снова поцеловала его, и Фрейден почувствовал, как у него кровь закипает, а ледяное дыхание «чудовища» слабеет и умирает. Это была не просто животная горячка, но что-то более глубокое. Не одно только ощущение манящего женского тела, прижимающегося к нему. Будто само пространство вокруг шептало: «Я хочу тебя. Хочу, потому что ты победитель, потому что ты — лучший». В этом призыве звучала гордость, и будила гордость в самом Барте. «Прикоснись ко мне, почувствуй меня, возьми меня, — говорило ее тело. — Я — лучше всех, и ты меня заслужил. Я — лучшее. Я — твоя, до тех пор пока лучшим будешь оставаться ты, пока ты на коне, пока ты — Бесподобный Вождь».

«И ни минутой не дольше», — подумал Барт, привлекая подругу к себе. Вот в чем вся соль. Это стоило того, чтобы сражаться, интриговать, убивать — если потребуется. Это стоило десяти тысяч жизней. Быть лучшим, Номером Один, центром вселенной, держать в объятьях лучшую женщину в мире и знать, что она твоя — потому что ты сам лучший, потому что ты выигрываешь ее, как приз, день за днем, минута за минутой, в борьбе против всего света.

Он накрыл ее своим телом. У него родилось такое чувство, словно рост его увеличился до десяти футов. София обвилась вокруг Барта, приняла в себя, как особый дар, и он брал ее, пока она отдавалась. Ее тихие вскрики и плавные движения стали гимном его мужественности, его ненасытному голоду.

Оргазм начисто смыл все сомнения и угрызения, глухое чувство вины и влажное холодное дыхание совести.

Победителю — награбленное!

Проигравшему — небытие!

Глава 6

— Что на этот раз происходит в нашем хлеву? — отворачиваясь от окна, спросила София, когда Фрейден вернулся в спальню. Из окна просматривалось открытое пространство за Дворцом и высящееся там черное строение ярко освещенного стадиона. К нему в течение последнего часа подъезжал грузовик за грузовиком, набитые закованными мужчинами и женщинами под охраной бесстрастных солдат.

— Кстати, зачем приперся Киллер?

— Выглядит так, как будто они готовятся к какому-то свинству, — отозвался Фрейден. — Киллер передал приглашение — фактически приказ, требующий моего присутствия в ложе Моро на сегодняшнем зрелище.

— Зрелище? — София с сомнением нахмурилась. — Что старый мешок с салом подразумевает под «зрелищем»?

— Сдается мне, вряд ли это пляска вокруг майского шеста, — предположил Фрейден осторожно. — Я постарался сосчитать, хотя бы приблизительно, сколько человек пригнали они сегодня на стадион. Тянуло уже к двумстам, когда Киллер меня прервал, и, вижу, они все еще прибывают. Интересно, что тут затевается?

В действительности он слишком хорошо представлял себе, «что тут затевается». В течение последних пяти дней все Братья во Дворце под завязку накачались омнидрином. Они так усердствовали, что в итоге пришли в блаженное состояние слюнопускания, покрасневших, полных ожидания глаз и непрестанного лепета о грандиозном шоу, затеянном Моро. Сам Моро не проронил ни слова, и его молчание отличалось теми же зловещими особенностями, что и у мальчишки-школьника, замыслившего гнусную пакость.

С другой стороны, Пророку Боли слишком уж не терпелось рассказать о великом погроме и пытках, ввергнувших бы тысячи людей в безумие и обеспечивших его — как он рассчитывал — неиссякаемым запасом наркоты. На протяжении двух заключительных дней приготовлений изнутри стадиона доносился шум какого-то строительства. И вот теперь сюда свозили сотни сангриан. Да еще это дурацкое приглашение…

Идея начать с сумасшедшего погрома представлялась Фрейдену выдающейся, когда он торговал ее Моро. Нечто безболезненное, отстраненное, выведенное за пределы сознания. Как только дело завертелось бы, они с Софией рванули бы в лагерь Вандерлинга. Фрейден провозгласил бы Свободную Республику Сангрию и пустил слух, — подтвержденный, кстати! — что Братство намерено пытками довести все население планеты до безумия, после этого медленно обескровить, а из крови гнать дурь. Революция пронеслась бы по стране, как пожар.

Но когда гамбит явился воплощенным в кудахтанье Братьев, похожих на девочек-тинейджеров, предвкушающих «вечеринку в пижамах», в сотни жертв из плоти и крови, привезенных на стадион бог знает для чего, — это перестало быть просто ловким ходом. Человеческие жизни, боль и безумие неотвратимо ложились на совесть Барта. Погром вызовет пламя бунта, знал Фрейден, не мог не вызвать… Но трутом, без которого нельзя обойтись, становились люди — они мыслят, страдают, истекают кровью и умирают в конечном Итоге.

И только когда Киллер явился с этим уродливым «приглашением», Фрейдена Осенило, что ему придется увидеть, чего он добился. Почуять, услышать, попробовать на вкус результат своего замысла.

Теперь уже не пойти на попятный! Нет смысла рассказывать Софии о своей роли в этом грязном деле. Ибо это зло, самое настоящее зло, но — так он себя убедил — неизбежное и необходимое. И вина Барта — если то, что он чувствовал, можно считать виной — оказывалась чем-то глубоко личным, чем-то таким, что он ни с кем не смог бы разделить.

— Приглашение распространяется на членов семьи? — осведомилась София: — Я должна признаться в нездоровом любопытстве относительно наиболее экзотичных обычаев нашего предполагаемого феодального владения.

Фрейден разрывался между желанием избавить ее от ужаса, несомненно ожидавшего их на стадионе, и предчувствием ужасающего одиночества. Ему как-то придется жить один на один с кошмаром. После долгого колебания Барт предпочел менее эгоистический вариант.

— Боюсь, что нет, — солгал он. — Только полноправные Братья.

— Мило, мило. Холостяцкая пирушка! Без сомнения, пиво и порнуха в полный рост!

— Не видел и стакана пива с тех пор, как мы приземлились, — натянуто усмехнулся Фрейден. — Только кислый виноградный сок, который они называют вином. И есть у меня предчувствие, что сегодняшнее развлечение пойдет вживую.

«По крайней мере, для зрителей», — подумал он с содроганием.

Ряды грубых деревянных скамей без спинок составляли корпус огромного открытого цирка, выгнутого чашей. Значительная часть стадиона пустовала. Над небольшим сектором трибун на противоположном конце от входа возведен навес, защищающий от знойного сангрианского солнца. Навес отбрасывал глубокие красные тени на пустые сиденья и посыпанную песком Арену. Этот крытый Павильон, казалось, переполнен крошечными фигурками людей — как если бы все присутствующие в цирке Зрители сгрудились там, пережидая грозу.