Виталий Забирко - Все пули мимо Страница 26

Где-то на восьмом круге Валентин вдруг говорит:

— Вышел с работы? Домой по своему маршруту идёт?

Вздрагиваю я, из полудрёмы выхожу. Это что ещё за команда такая? Гляжу в зеркальце и вижу, что Валентин куда-то в сторону уставился, видно, не мне, а в микрофон говорит.

— Понял, — продолжает. — Следуешь за ним. Если что не так, сообщи.

Ну, меня это, как понимаю, пока не касается. Моё дело машину вести и воспаление лёгких зарабатывать. Не успеваю об этом подумать, как чувствую, Валентин мне на плечо руку кладёт.

— Остановись, но мотор не глуши.

Торможу. И тут Валентин делает вещь ва-аще сверхподлую — стекло возле себя опускает. Во, блин, доконать меня окончательно решил! Но молчу. Нет, не потому, что в обиде страшной — мол, хрен с вами, пусть я заболею, умру, и вот тогда вы, падлы, по мне плакать будете! Не-ет, я цену себе знаю — однако морозом челюсти так сковало, что даже дробь зубами не выбиваю.

В зеркальце вижу, смотрит в окно Валентин пристально, но сам, похоже, указаний из наушников ждёт. Минуты две он так неподвижно сидит, затем наконец на меня взгляд переводит и говорит голосом своим бесцветным:

— Теперь поехали. С той же скоростью и по тому же маршруту.

Но как ни бесстрастен его голос, улавливаю какую-то новую интонацию — сухость большую, что ли? — и понимаю: вот и дело наше непосредственное начинается. То, что мы полчаса по задворкам колесили, — только цветочки. Ягодки сейчас собирать начнём.

Трогаю машину с места, а сам уж и холода не чувствую, до того задубел. Едем, значит, по улице у самой бровки, тишь и гладь вокруг, что и все предыдущие полчаса, когда гляжу, по узенькому тротуару нам навстречу пешеход идёт. Первый встречный за весь вечер. При нашем современном освещении улиц ни черта не разглядишь, но, благодаря луне и снегу, всё-таки кое-что по фигуре просекаю. Представительный мужик, росту громадного, да и сам весь из себя: в куртке меховой дорогой и шапке пыжиковой. И не боится в это время в такой одёжке по улице чапать. Впрочем, при его-то росте и комплекции и я бы не боялся. Так что шантрапа разная ему определённо по фиг, а вот поскользнуться он явно опасается. Идёт осторожненько — семенит, можно сказать, — руками слегка балансирует — тротуары ведь тоже никто не чистит, песком-солью не посыпает.

Мы почти поравнялись с ним, и тут Валентин вдруг, что курильщик заядлый, пару раз подкашливает.

«Окно закрой!» — чуть не вырывается у меня, но пешеход реагирует раньше. От кашля неожиданного, со стороны раздавшегося, он оступается, всё-таки поскальзывается и картинно так, руки раскинувши, падает навзничь. Шапка его при этом отлетает нам под машину, и я со злорадством жду, когда колёса мягко спружинят рессорами, проехав по ней. Нет, не спружинили рессоры — повезло мужику.

— Сворачивай направо, — вдруг командует сзади Валентин, меняя наш маршрут, и поднимает стекло. То ли совесть у него проснулась, то ли сам замёрз.

И только я сворачиваю, как поступает следующая команда:

— Теперь дуй всё время прямо и скорость можешь увеличить. Но не вздумай правила нарушать.

«Вот и началось», — думаю я с облегчением, ёрзаю на сиденье, чтобы хоть как-то разогнать кровь, и увеличиваю скорость. Последнее, конечно, круто сказано — мотор-то мощный, может, и все двести километров в час дал бы, однако ощущение такое, что сам драндулет выше шестидесяти на составные части рассыплется. Поэтому держу скорость около пятидесяти — вот ежели за нами погоню устроят, тогда и рисковать буду.

Ну, ладно, едем. Впрочем, недолго. Минут через пять оказываемся у какого-то недостроенного и, как понимаю, теперь навеки заброшенного дома, и здесь Валентин снова командует:

— Въезжай во двор.

Исполняю приказ, въезжаю и — бац по тормозам. Впереди котлован. Ещё немного — и поминай как звали.

— Всё, — как ни в чём не бывало изрекает Валентин. — Глуши мотор и вылезаем.

С трудом разгибая застывшие от мороза суставы, выбираюсь из машины. Чувствую, ещё минут десять побуду на дубарине, и моё хладное тело ни одна реанимация не оживит. Может, напрасно я столь резко у котлована затормозил — раньше бы «скорая» забрала, и был хоть какой-то шанс выжить…

Валентин в машине несколько подзадержался. Точнее, сам-то вылез, но что-то там в салоне копается. Заглядываю сквозь окошко: он канистру открывает и на пол опрокидывает. Затем вижу, пистолет с глушителем на сиденье плюхается, а за ним какая-то коробочка с лампочкой красной мигающей.

Тут я и прозреваю. Не-ет, не Валентин тогда через опущенное стекло кашлял… И здесь мороз не только тело, но и душу охватывает. Да уж, действительно, «повезло» тому мужику, что я шапку его не переехал…

А из машины так это прозаично, буднично как-то, доносится: буль-буль-буль… Будто мне кто в бокал водку наливает, но бокал мой размером с тазик.

— Бегом отсюда! — шёпотом командует Валентин и дверцу захлопывает.

Я пытаюсь бежать, но ноги не слушаются, еле двигаются.

— Чего это ты? — недоумевает Валентин.

— З-зам-мёрз чт-то с-собак-ка… — с трудом выдавливаю.

Тогда он подхватывает меня под руку и тащит назад, к трассе. А там нас уже «тойота» тёмно-синяя дожидается. Впихивает меня Валентин на заднее сиденье, сам рядом падает, и машина сразу с места срывается. Почти тут же во дворе стройки заброшенной глухо ухает, и ночь светом багряным озаряется. Откатал своё «жигуль»…

В салоне «тойоты» тепло, и я помаленьку в себя прихожу. Гляжу, водилой у нас сегодня не Олежка, а Женечка. Сидит непоколебимо за рулём, глыбой своей мне весь обзор загораживает, а на голове у него такие же, как и у Валентина, наушники с микрофоном. Ясно теперь, с кем Валентин связь поддерживал.

— Порядок? — вопрошает Женечка.

«А то не видел?» — хочу ответить, но не могу. Во заледенел, режь меня сейчас на куски — строганина получится.

— Порядок, — отвечает Валентин, срывает с головы наушники и бросает их на переднее сиденье. — У тебя выпить что есть?

Машина дёргается.

— С чего бы это ты? — изумляется Женечка.

— Не мне. Борис, видишь, в одном костюмчике? Совсем закоцуб.

— Не знаю я, что здесь есть, — гудит Женечка. — В бардачке посмотри.

Валентин перегибается через сиденье, открывает бардачок.

— Должно быть… — бормочет. — Олег баб любит катать, для куражу угощает… Есть!

Достаёт плоскую фляжку, колпачок свинчивает, нюхает.

— Вроде бы коньяк, — говорит и мне протягивает. — Пей.

Хлебнул я раз, хлебнул другой. Ни хрена эти трезвенники в напитках не разбираются. Не коньяк это, а чёрт-те что, пакость заморская, похоже, на хвое настоянная. Но, чувствую, крепкая, хотя по горлу сейчас идёт как вода. Приложился я и — буль-буль-буль, что из канистры — всю фляжку единым махом высосал.