Аркадий и Борис Стругацкие - Малыш Страница 27

Комов покусал нижнюю губу.

– Я заснул на берегу океана, – сказал он вдруг. – Когда я проснулся, то увидел: на мокром песке возле меня – следы человеческих ног. Я поразмыслил и понял: пока я спал, мимо меня прошел человек. Откуда я это узнал? Ведь я не видел человека, я увидел только следы. Я размышлял: раньше следов не было; теперь следы есть; значит они появились, пока я спал. Это человеческие следы – не следы волн, не следы камня, который скатился с горы. Значит, мимо меня прошел человек. Пока я спал, мимо меня прошел человек. Так размышляем мы. А как размышляешь ты? Вот прилетели люди. Ты ничего о них не знаешь. Но ты поразмыслил и узнал, что они обязательно улетят навсегда, если ты поговоришь с ними. Как ты размышлял?

Малыш долго молчал – минуты три. На лице и на груди его вновь начался танец мускулов. Проворные пальцы двигали и перемещали листья. Потом он отпихнул листья ногой и сказал громким сочным баритоном:

– Это вопрос. По бим-бом-брамселям!

Вандерхузе затравленно кашлянул в своем углу, и Малыш сейчас же поглядел на него.

– Феноменально! – воскликнул он все тем же баритоном. – Я всегда хотел узнать: почему длинные волосы на щеках?

Воцарилось молчание. И вдруг я увидел, как рубиновый огонек погас и разгорелся изумрудный.

– Ответьте ему, Яков, – спокойно попросил Комов.

– Гм… – сказал Вандерхузе, порозовев. – Как тебе сказать, мой мальчик… – Он машинально взбил бакенбарды. – Это красиво, это мне нравится… По-моему, это достаточное объяснение, как ты полагаешь?

– Красиво… нравится… – повторил Малыш. – Колокольчик! – сказал он вдруг нежно. – Нет, ты не объяснил. Но так бывает. Почему только на щеках? Почему нет на носу?

– А на носу некрасиво, – наставительно сказал Вандерхузе. – И в рот попадают, когда ешь…

– Правильно, – согласился Малыш. – Но если на щеках и если идешь через кусты, то должен цепляться. Я всегда цепляюсь волосами, хотя они у меня наверху.

– Гм, – сказал Вандерхузе. – Видишь ли, я редко хожу через кусты.

– Не ходи через кусты, – сказал Малыш. – Будет больно. Сверчок на печи!

Вандерхузе не нашелся, что ответить, но по всему видно было, что он доволен. На индикаторе горел изумрудный огонек, Малыш явно забыл о своих заботах, и наш бравый капитан, очень любивший детей, несомненно испытывал определенное умиление. К тому же ему, кажется, льстило, что его бакенбарды, служившие до сих пор только объектом более или менее плоских острот, сыграли такую заметную роль в ходе контакта. Но тут наступила моя очередь. Малыш неожиданно глянул мне в глаза и выпалил:

– А ты?

– Что – я? – спросил я, растерявшись, а потому агрессивно.

Комов немедленно и с явным удовольствием пнул меня в лодыжку.

– У меня вопрос к тебе, – объявил Малыш. – Тоже всегда. Но ты боялся. Один раз чуть меня не погубил – зашипел, заревел, ударил меня воздухом. Я бежал до самых сопок. То большое, теплое, с огоньками, делает ровную землю – что это?

– Машины, – сказал я и откашлялся. – Киберы.

– Киберы, – повторил Малыш. – Живые?

– Нет, – сказал я. – Это машины. Мы их сделали.

– Сделали? Такое большое? И двигается? Феноменально. Но ведь они большие!

– Бывают и больше, – сказал я.

– Еще больше?

– Гораздо больше, – сказал Комов. – Больше, чем айсберг.

– И они тоже двигаются?

– Нет, – сказал Комов. – Но они размышляют.

И Комов принялся рассказывать, что такое кибернетические машины. Мне было очень трудно судить о душевных движениях Малыша. Если исходить из предположения, что душевные движения его так или иначе выражались движениями телесными, можно было считать, что Малыш сражен наповал. Он метался по кают-компании, словно кот Тома Сойера, хлебнувший болеутолителя. Когда Комов объяснил ему, почему моих киберов нельзя считать ни живыми, ни мертвыми, он вскарабкался на потолок и бессильно повис там, прилипнув к пластику ладонями и ступнями. Сообщение о машинах, гигантских машинах, которые размышляют быстрее, чем люди, считают быстрее, чем люди, отвечают на вопросы в миллион раз быстрее, чем люди, скрутило Малыша в колобок, развернуло, выбросило в коридор и через секунду снова швырнуло к нашим ногам, шумно дышащего, с огромными потемневшими глазами, отчаянно гримасничающего. Никогда раньше и никогда после не приходилось мне встречать такого благодарного слушателя. Изумрудная лампа на пульте индикатора сияла, как кошачий глаз, а Комов говорил и говорил, точными, ясными, предельно простыми фразами, ровным, размеренным голосом и время от времени вставлял интригующие: «Подробнее об этом мы поговорим позже» или: «Это на самом деле гораздо сложнее и интереснее, но ведь ты пока еще не знаешь, что такое гемостатика».

Едва Комов закончил, Малыш вскочил на кресло, обхватил себя своими длинными жилистыми руками и спросил:

– А можно сделать так, чтобы я говорил, а киберы слушали?

– Ты это уже делал, – сказал я.

Он бесшумно, как тень, упал на руки на стол передо мной.

– Когда?

– Ты прыгал перед ними, и самый большой – его зовут Том – останавливался и спрашивал тебя, какие будут приказания.

– Почему я не слышал вопроса?

– Ты видел вопрос. Помнишь, там мигал красный огонек? Это был вопрос. Том задавал его по-своему.

Малыш перелился на пол.

– Феноменально! – тихо-тихо сказал он моим голосом. – Это игра. Феноменальная игра. Щелкунчик!

– Что значит «щелкунчик»? – спросил вдруг Комов.

– Не знаю, – сказал Малыш нетерпеливо. – Просто слово. Приятно выговаривать. Ч-чеширский кот. Щ-щелкунчик.

– А откуда ты знаешь эти слова?

– Помню. Два больших ласковых человека. Гораздо больше, чем вы… По бим-бом-брамселям! Щелкунчик… С-сверчок на печи. Мар-ри, Мар-ри! Сверчок кушать хоч-чет!

Честно говоря, у меня мороз пошел по коже, а Вандерхузе побледнел, и бакенбарды его обвисли. Малыш выкрикивал слова сочным баритоном: закрыть глаза – так и видишь перед собой огромного, полного крови и радости жизни человека, бесстрашного, сильного, доброго… Потом в интонации его что-то изменилось, и он тихонько пророкотал с неизъяснимой нежностью:

– Кошенька моя, ласонька… – И вдруг ласковым женским голосом: – Колокольчик!.. Опять мокренький…

Он замолчал, постукивая себя пальцем по носу.

– И ты все это помнишь? – слегка изменившимся голосом произнес Комов.

– Конечно, – сказал Малыш голосом Комова, – а ты разве не помнишь все?

– Нет, – сказал Комов.

– Это потому, что ты размышляешь не так, как я, – уверенно сказал Малыш. – Я помню все. Все, что было вокруг меня когда-нибудь, я уже не забуду. А когда забываю, надо только поразмыслить хорошенько, и все вспоминается. Если тебе интересно обо мне, я потом расскажу. А сейчас ответь мне: что вверху? Ты вчера сказал: звезды. Что такое звезды? Сверху падает вода. Иногда я не хочу, а она падает. Откуда она? И откуда корабли? Очень много вопросов, я очень много размышлял. Так много ответов, что ничего не понимаю. Нет, не так. Много разных ответов, и все они спутаны друг с другом, как листья… – Он сбил листья на полу в беспорядочную кучку. – Закрывают друг друга, мешают друг другу. Ты ответишь?