Абрахам Меррит - Лунная заводь Страница 27

Где-то впереди послышался крик Ларри: "Олаф!" Я половчее подхватил Маракинова, и мы прибавили шагу. До конца туннеля оставалось совсем немного: впереди виднелась высокая арка и исходящее оттуда неяркое переливчатое сияние. Мне оно показалось похожим на туманную дымку, сквозь которую просвечивает радуга.

Наконец мы дотащились до конца туннеля, и я заглянул в зал, как будто перенесенный сюда из сказочного дворца короля Джинов, что находится за волшебной горой Каф[18].

Передо мной стоял О'Киф, а шагах в десяти поодаль — Халдриксон, что-то крепко прижимая к груди. Ноги норвежца упирались в самый край покатого бортика, сделанного из сияющего серебристым светом камня, который обегал кругом голубой заводи.

На заводь, напоминающую огромный голубой глаз, уставившийся в потолок, сверху падали семь призрачно мерцающих столбов света: один из них был аметистового цвета, другой — розовый, третий — белый, четвертый — голубой, и еще три — изумрудного, серебряного и янтарного цветов. Все они опирались на лазурную поверхность заводи, и я знал, что это и есть те самые потоки излучения, внутри которых обретал свое существование Двеллер… но сейчас я видел только бледное подобие великолепной картины, какая предстала бы перед нами в дни полнолуния.

Халдриксон наклонился и положил на мерцающий серебристый бортик предмет, находившийся у него в руках. Я увидел, что это было тельце ребенка.

Бережно и осторожно положил он его на край заводи, перегнулся через бортик и сунул в воду руку.

В тот же миг он с диким воплем отдернул руку, задев при этом лежавшее перед ним маленькое тельце. В считанные доли секунды оно соскользнуло по краю заводи и упало в голубую воду.

Халдриксон, сжав кулаки, перевалился через бортик, до локтей погрузив руки в воду… и из его губ исторгся протяжный, хватающий за сердце вопль ярости и боли, в котором, казалось, не оставалось ничего человеческого.

Сразу вслед за ним прозвучал крик Маракинова.

— Держите его! — заорал русский. — Тяни его обратно! Быстро!

Он кинулся вперед, но не успел еще Маракинов преодолеть и половины расстояния, как О'Киф, опередив его прыжком, поймал норвежца за плечи и опрокинул его навзничь. Халдриксон остался лежать на полу, издавая хриплые всхлипывания и стоны.

Подбегая к заводи вслед за Маракиновым, я увидел, как Ларри наклонился над бортиком и, отшатнувшись, прикрыл глаза трясущейся рукой; увидел, как русский тоже пристально посмотрел туда, и в его холодных глазах появилась невыразимая жалость.

Заглянув в Лунную Заводь, я увидел там погружающуюся в воду маленькую девчушку, чье неподвижное мертвое лицо и застывшие, полные ужаса глаза были обращены прямо на меня… и медленно, медленно опускаясь вниз, она исчезла! И я понял, что то была Фрида, любимая Yndling Олафа.

Но где была ее мать и где Олаф нашел свое дитя?

Русский первым нарушил молчание.

— У вас там есть нитроглицерин, а? — спросил он, показывая на мою медицинскую сумочку, которую я бессознательно захватил с собой и крепко прижимал к груди, пока мы совершали свой безумный рейд по коридору.

Я утвердительно кивнул и достал лекарство.

— Шприц, — коротко скомандовал русский; я подал ему шприц. Набрав в него одну сотую грана нитроглицерина, он наклонился над Халдриксоном.

Маракинов закатал рукав норвежцу до середины предплечья. Руки моряка отливали неестественной полупрозрачной белизной — точно так же выглядела грудь Трокмартина в том месте, где ее коснулось щупальце Двеллера; ладони тоже покрывала белизна, чем-то напоминавшая редчайшей красоты жемчужину. Выше границы, отделяющей живую плоть от неестественно белого тела, Маракинов ввел иглу.

— Ему потребуется сделать все, что может его сердце, — сказал он мне.

Затем русский залез в пояс, обвязанный у него вокруг талии, и вытащил оттуда маленький плоский флакон. Мне показалось, что он сделан из свинца.

Открыв флакон, Маракинов несколько раз капнул его содержимым поочередно на обе руки норвежца.

Жидкость засверкала и моментально начала растекаться по коже, точно так же, как это происходит, если капнуть на воду маслом или бензином — только гораздо быстрее. Разлившаяся по коже жидкость покрыла мраморное тело тонкой искрящейся пленкой, слабые струйки пара поднялись над руками Халдриксона. Могучая грудь норвежца с трудом, словно в агонии, начала подниматься и опускаться.

Руки сжались в кулаки. Русский, увидев это, удовлетворенно хмыкнул и капнул еще немного жидкости, затем, внимательно приглядевшись, снова хмыкнул и распрямился.

Затрудненное дыхание Халдриксона перешло в нормальное, голова опустилась на колени Ларри, белизна постепенно уходила из рук и ладоней.

Маракинов поднялся и задумчиво, почти снисходительно поглядел на нас.

— Он будет в полном порядке за пять минут, — сказал он. — Я знаю. Я так плачу за тот выстрел от меня, и также еще потому, что мы будем нуждаться им. Йес! — Он повернулся к Ларри. — Вы имеете хороший удар, мой юный друг, совсем как мул, когда лягает, — сказал Маракинов. — Какой-то раз вы отплатите мне за это тоже, а? — Он ухмыльнулся.

Выражение лица у него, впрочем, было не очень-то убежденное. Ларри насмешливо глянул на него.

— Вы, конечно, Маракинов? — сказал ирландец.

Русский кивнул, ничем не выражая удивления, что его признали.

— А вы? — спросил он.

— Лейтенант О'Киф, Королевские воздушные силы, — ответил Ларри, отдавая честь. — А этот джентльмен — доктор Уолтер Т. Гудвин.

Лицо Маракинова просияло.

— Американский ботаник? — осведомился он.

Я кивнул.

— Ах, — страстно сказал Маракинов, — но это очень удачно. Я давно мечтал, чтобы познакомиться с вами. Ваши работы для американца очень выдающиеся, я даже удивляюсь. Но вы ошибаетесь с вашей теорией развития покрытосеменных из Cycadeoidea dacotensis. Да-да, все неправильно…

Я принялся горячо возражать ему, отлично зная, что умозаключения, полученные из рассмотрения первобытных Cycadeoidea, явились моим величайшим достижением. Но тут, достаточно грубо, вмешался Ларри.

— Послушайте, — зашипел он на нас, — вы что, совсем обалдели? Не могли найти другого места и времени, чтобы устроить научную перепалку? Ангиосеменные[19]? воскликнул Ларри. — Черт знает что такое!

Маракинов снова обернулся к нему с тем же вызывающим раздражение снисходительным видом.

— У вас нет научного мышления, мой юный друг, — сказал он. — Удар — это да! Но так может и мул. Вам следует записать себе на лбу, что важны факты, и только факты: ни вы, ни я, ни этот человек, — он показал на Халдриксона, — с его печалями. Только факты, и ничего кроме фактов — вот то, что не подлежит никакому сомнению. Ну, что же, — обратился ко мне Маракинов, — пожалуй, в другой раз..